Созвездие Девы, или Фортуна бьет наотмашь

А мне теперь почти сорок лет — в этом возрасте принято подводить итоги. И они оказались очень неутешительными.

Я не просто одинока — я заброшена, потому что из-за своей вечной занятости муж частенько забывает даже святые для нас обоих даты, такие, как день свадьбы и даже день рождения дочери…

В этой вечной гонке за жизненными благами и мужниной карьерой оба мы совсем забыли, что такое секс. А в такие минуты, как сейчас, стоя у зеркала, я чувствую приближение пожилого возраста, вижу первые морщинки на лице и понимаю, что я не вечна.

Мы сто лет не были с мужем в отпуске, даже просто не гуляли вдвоем. Нам стало не о чем говорить, наш совместный лексикон ужался до бытовых слов и выражений, обозначающих короткие просьбы типа «Дай мне чистую рубашку» и предупреждений вроде «Сегодня я вернусь поздно, не жди».

Это была скучная, серая жизнь. Но все-таки — жизнь. А теперь оказалось, что эти годы были просто потеряны. Потому что у моего мужа, для которого я (пусть это громко сказано — но ведь это правда!) пожертвовала собой, есть другая, интересная, насыщенная жизнь.

И в этой второй жизни Бориса есть и любовь, и секс — есть все, что я потеряла.

Ради него!

Все это пронеслось у меня в голове за какие-то считаные минуты. Последний раз взглянув на себя в зеркало, я поплелась в ванную. Попутно подумала — надо постелить себе в гостиной. Конечно, я все равно не усну в эту ночь. Но лучше я буду не спать на узком диване под мерное тиканье настенных часов, чем вслушиваться в дыхание человека, который так подло меня предал. Может быть, я ему даже неприятна?

— Если хочешь, я могу сам лечь в гостиной, — сказал Борис, когда, стараясь не смотреть на него, я доставала из комода комплект чистого постельного белья.

— Я ничего от тебя не хочу.

— Послушай… Я не хотел тебя обидеть. Но… Понимаешь… Невозможно разорвать связь без того, чтобы какая-нибудь сторона не страдала. Это жестоко звучит, но это так. Если хочешь, давай поговорим…

— Я ничего, ничего от тебя не хочу!

Ночью мне пришлось несколько раз вставать и брести в ванную — я плакала, в бессилии сжимая углы подушки и кусая пододеяльник. «Никому, никому, никому не нужна» — эта мысль стучала у меня в висках, била в затылок, ударяла в грудь и исторгала из меня все новые и новые приступы слез. К утру я отупела от этой боли, стала совсем бесчувственной. Как это страшно, когда ты никому нужна, господи, как же это страшно, если бы кто-нибудь только знал!

А утром он ушел.

Утро этого дня резануло меня особенно хлестко — когда я не увидела в нашем шкафу его белья и рубашек и заиндевела от холодного тона оставленной на кухонном столе записки. Он бросил меня, оставил и нашу несчастную дочь, отряхнул с себя двадцать три года нашей жизни — как отряхивают с ног приставшую пыль городских улиц! Я стала так же несчастна, брошена и одинока, как и моя дочь, которая вот уже не первый год балансирует между мыслями о самоубийстве и решением пойти в монастырь — я же мать, я все вижу! Стоял ясный летний день, Лера была на даче, кухонное окно было открыто настежь, до меня доносились возбужденные голоса дворовых подростков — они играли в футбол, потом крики стихли, спустился вечер, сумрак подъедал строки записки, лежавшей у меня на коленях… зажглись фонари, затем они угасли, дворник начал шаркать метлой по асфальту, а я сидела одна, одна, на кухонном табурете, с тетрадным листом на коленях и молилась! Господи, как же я молилась о том, чтобы он никогда не познал счастья, как я ненавидела его, и сколько раз умирала за эту ночь!

Я поняла, что буду мстить — холодно, жестоко, беспощадно. И я буду мстить не только ему — я решила, что умрут все. Все те, кто сделал несчастными меня и мою дочь, — потому что, кроме нее, у меня в этой жизни не осталось больше никого. Там же, за кухонным столом, положив руку на столешницу и бездумно глядя вдаль, я поняла, что пришло время платить по счетам.

Комбинация созрела у меня не сразу — долгих три месяца прошло, прежде чем я приступила к ее исполнению.

Я наняла частного детектива — и он выяснил, что Борис ушел «в никуда», просто снял гостиничный номер, где принимал — каждый день! — молодую верткую девицу с такими нахальными глазами и вызывающей манерой держаться, что против ее ночного присутствия не решались возразить даже горластые горничные. Прошло еще немного времени, прежде чем тот же детектив установил, что… и вот тут-то я с трудом удержалась от крика и от желания вцепиться ему в горло, потому что этого просто не могло быть! — прежде чем он установил, что Анжелика, любовница моего мужа, была дочерью — о боже, этого не может быть! — дочерью моей подруги студенческих лет! Мы так давно не общались, что я не сразу вспомнила ее фамилию, но когда вспомнила — Андросова!!! — то немедленно вписала ее в список своих должников.

Теперь их было четверо: Борис, Анжелика, Вера. И — тот подонок, Владик.