– Если бы было все так просто и так прямолинейно, как вы себе вообразили, мы бы давно раскрыли это дело, – отрезала Мухина.
Катя по-прежнему смотрела на нее.
– Мы бы поймали ублюдка, кем бы он ни был, – продолжила Мухина. – Не надо считать нас уж совсем такими тупыми и недалекими. Мы бы… Я бы из-под земли урода достала, если бы все было так, как вам воображается.
– А что? Все совсем не так? – спросила Катя.
– Вы с криминалистикой знакомы? Множественность версий – это основа основ расследования.
– Это по всем делам, но здесь у вас в городе… Эти инсталляции – они же не что иное, как…
– Кроме внешних декораций есть кое-что еще.
– Что? – Катя напряглась.
– Это не ваше дело.
– Алла Викторовна!
– Я не обязана посвящать вас во все детали этого дела.
– Алла Викторовна, тогда я сама начну копать. Вы знаете – я умею, – Катя выпрямилась. – О, мне не привыкать как криминальному обозревателю. Журналюге, как порой зовут. Да-да, наглая приезжая стерва из столицы, готовая костьми лечь, но откопать местное дерьмо, сделать из него сенсацию. Жизнь нас многому учит. Учит и когда стоит быть стервой. Но я не хочу… Алла Викторовна, я не хочу мешать вам, потому что… Я же вижу, что с вами происходит.
– Что со мной происходит? – сухо спросила Мухина.
– Вы одна как перст. Здесь маленький город. И в нем серийный убийца. Безжалостный. Люди уже пострадали. Четыре жертвы. Городок такого не забудет, Алла Викторовна. Люди станут обвинять вас. В чем угодно – в непрофессионализме, в бездействии, в нежелании помочь. Вспомнят, что вы женщина. Женщин – начальниц отделов полиции кот наплакал. Здесь все – ваши соседи. Вы прожили в этом городе всю жизнь, здесь ваши корни. Ваш покойный отец, ваша семья, династия. Если вас возненавидят горожане – что с вами будет? Куда вы пойдете? Куда уедете из места, где прошла вся ваша жизнь?
– Это демагогия.
– Это не демагогия! – горячо возразила Катя. – Это правда. Это то, о чем вы думаете сами. И чего вы страшитесь. Я вижу это, потому что я человек со стороны. Со стороны порой виднее, честное слово. И я… я хочу вам помочь. Да, я преследую собственные интересы. Это дело необычайное, редкое, страшное. И как полицейский журналист я уже не могу его бросить, забыть. Но это не все, что мной движет в данном случае.
– Я?
– Но я же хотела писать очерк о вас! О вашей работе, о том, что вы женщина-полицейский, мать, дочь полицейского. Вы были моей героиней. Я ехала к вам в этот ваш чертов ЭРЕБ.
Мухина долго смотрела на нее.
– Ох и лисица! – произнесла она наконец. – Не мытьем, так катаньем… Что, вас специально этому учат?
– Чему, Алла Викторовна?
– Приемчикам таким.
– Это крик души, – ответила Катя.
– Заливайте! – Мухина усмехнулась. – Это вы парням заливайте. Дундукам в розыске. Они и поведутся – слюни распустят, едва увидят, как вы привлекательны. Тут же станут мачо перед вами корчить, а заодно и всё растрепят – все оперативные секреты. Лишь бы подольше удержать на себе ваше внимание. Что – не бывало такого, скажете?
– Сплошь и рядом.
– Но на меня это не действует, солнце мое.
– Вы не дундук из розыска. И не мачо. Тетка-полицейский! – громко озвучила Катя. – Мать, бабушка, сплетница. При этом жестко пытаетесь наступить на горло собственной песне, когда хочется
– Ох и лиса! – повторила Мухина. – Да, так просто от вас, видно, не отвяжешься. Пойдемте.
– Куда? – спросила Катя, которой показалось, что ее все же не прогонят взашей.
– Крапова сейчас нет. Мне хочется вам кое-что показать.
И они через минуту снова оказались в кабинете с доской и фотографиями. Алла Мухина открыла его своим ключом.
Катя вся обратилась в слух. В душе она ликовала и одновременно поздравляла себя.
Но вот ее взгляд упал на снимки на доске и…
Все ее ликование разом померкло.