Потому что, даже если я признаюсь, что это я убил того коротышку (Анюта, ты никогда не смогла бы его полюбить!), – мне не поверят! Мне не поверят, потому что против меня нет никаких улик! Ни одной!
Ни одной улики, которая бы указывала на меня! На меня или на кого другого!
На кого другого…
До утра я просидел на берегу Москвы-реки. Я сидел и грыз ногти. Я искусал себе пальцы в кровь… Мне надо было что-то придумать, обязательно что-нибудь придумать! Ты не должна быть в тюрьме, Анюта! Ты должна быть здесь, со мной!
Утром, когда с реки потянуло туманом и промозглой сыростью, я решил идти. Закоченев за ночь, я стал неловким – руки соскользнули с парапета, проехались по выпачканной в осенней грязи земле, я сам едва не угодил в раскисшую лужу… Полез во внутренний карман куртки – достать платок, вытереть руки.
Вместе с платком из кармана выпали и, подхваченные ветром, закружились по земле смятые конверты.
Замерев на месте, я смотрел на пляшущие в безумном танце прямоугольники с синими шлепками почтовых печатей – и чувствовал, как тело мое становится легким, таким легким, как воздушный шар, вот этот самый шар, который кто-то еще вчера привязал к ветке ясеня, которая протянулась через дорожку парка.
Три конверта. Три штуки.
Трое кандидатов в мертвецы.
Я закрыл лицо руками, засмеялся – и тут же оборвал себя. Меня могли увидеть, заметить, запомнить. Суматошно, неуклюже суетясь, я кинулся подбирать письма – одно из них успело забиться в расщелину уродливо разросшегося на самой обочине дерева, другое шлепнулось в лужу, и я долго дрожащей рукой вытирал бумажную поверхность, пока не убедился, что адрес вполне читаем…
Сложил. Перегнул тонкую стопку пополам. Сунул обратно в карман. И быстро, не оглядываясь, пошел прочь…
Анюта, я спасу тебя! Твое спасение будет стоить еще трех жизней – но что с того, если каждый из них все равно был мною приговорен?
Они все равно умрут – но теперь умрут еще и во имя твоего спасения. Потому что те, кто держит тебя там, в тюрьме, рано или поздно неизбежно придут к одной мысли: если эти
продолжают умирать, значит, ты непричастна к их гибели.Они все поймут и тебя отпустят. Тебя отпустят, и я все тебе расскажу.
Ты выслушаешь меня и, конечно, поймешь… Постараешься понять…
Прости меня, Анюта…
…Чувствуя, как слабеют ноги («подкашиваются» – так пишут об этом в романах), леденея от страха, медленно-медленно перебирая враз закостеневшими руками перила, Арина наклонилась над телом. ОН тяжело и хрипло дышал, хрип смешивался со стоном, который обрывался на высокой ноте и через секунду начинался снова. Арина заставила себя дотронуться до лежащего человека – не было никаких сомнений в том, что ему нужна помощь, – и почувствовала, как ладонь коснулась влажного, теплого и липкого.
Кровь!!!
Арька не боялась крови (по крайней мере, зажмурившись и тряхнув головой, она заставила себя в это поверить), но эта кромешная темнота и тишина, которую нарушали только хрип и стон раненого человека, лежащего на полу, у самых ее ног, погрузили ее в отчаянный, леденящий ужас. Изо всех сил стиснув зубы, чтобы они не стучали так громко, Арька попыталась оттащить человека – куда? «Ох черт, я же не знаю, куда его надо тащить! И, кажется, надо, наоборот, ничего не трогать, а вызвать врача…»
Тело на полу шевельнулось. Она не видела этого, но почувствовала движение у ног, наклонилась – Арьку обдало жаром чужого дыхания, послышался шепот…
– Послушайте, потерпите, – поспешно заговорила она, – подождите, вам нельзя разговаривать… Потерпите, я сейчас врача…
– Врача… Да, надо врача… Я должен… должен сказать…
– Помолчите, пожалуйста, вам нельзя…
– Анна, я должен сказать… Сейчас… Выходи… выхо…
– Тихо, тихо….
– Выходи за меня замуж… Анна…
Внизу, где-то очень далеко – на первом этаже, – хлопнула дверь, кто-то стал очень быстро подниматься по лестнице, выше, выше, еще выше, он перепрыгивал сразу через две-три ступеньки, он ничего не боялся и даже как будто что-то насвистывал… В памяти мгновенно пронеслось – тот
, который вышел из подъезда за секунду до того, как Арина в него вошла, тоже шагал вот так легко и уверенно! И… и… и наверняка он был убийцей!Она стояла на площадке последнего этажа, возле истекающего кровью человека, вцепившись в перила, смотрела вниз, в пролет. Надо было поднять шум, закричать, кинуться к соседям, барабанить кулаками во все двери – но ничего этого Арина делать не могла. Страх парализовал ее.
Рассеянный свет на восьмом этаже выхватил из темноты крепкий русый затылок, постепенно высветил всю фигуру, такую знакомую, родную, коренастую, с широкими плечами, и лицо, обращенное наверх, к ней…
Валька!!!
Арина издала горлом высокий, облегченный звук и, оскальзываясь на мокрых от крови ступенях, кинулась к нему.
Валька чуть было не потерял ее из виду – если бы не Аринина белая куртка, которая то и дело мелькала между деревьями, то вечер мог бы закончиться черт знает чем! Впрочем, он все равно так и закончился.