Спартак

– Добрая… великодушная моя Эвтибида!

И оба умолкли, обнявшись. Эномай стоял на коленях перед Эвтибидой.

Первой нарушив молчание, она вкрадчиво спросила:

– Веришь ли ты, что я люблю тебя?

– Верю, так же как верю во всемогущество бессмертного Одина и в то, что он разрешит мне в день, когда душа моя расстанется с телом, пройти по великому трехцветному мосту в священный град блаженных и отдохнуть под сенью исполинского ясеня Идразила.

– Тогда скажи, во имя золотых стрел Дианы, как же ты мог хотя бы одно мгновение усомниться в том, что я желаю тебе добра?

– Я никогда в этом не сомневался.

– А если ты в этом не сомневался и не сомневаешься, почему же ты отвергаешь мои советы, почему доверяешь вероломному другу, который предает тебя, а не женщине, которая тебя любит больше жизни и хочет, чтобы ты был великим и счастливым?

Эномай вздохнул и, ничего не ответив, поднялся и стал ходить взад и вперед по палатке.

Эвтибида украдкой наблюдала за ним. Она сидела на скамье, облокотившись на стол, и, подпирая голову правой рукой, левой играла серебряным браслетом, изображавшим змею, кусающую свой хвост; браслет этот она сняла с руки и положила на стол.

Так прошло две минуты. Оба молчали, потом Эвтибида, как будто говоря сама с собой, сказала:

– Может быть, я предупреждаю его из корысти? Предостерегаю его от чрезмерной откровенности его благородного сердца, от слепой доверчивости его честной натуры; указываю ему на все хитросплетения козней, которые самая черная измена готовит ему и бедным гладиаторам, восставшим в надежде на свободу, совершающим чудеса храбрости, меж тем как они обречены на участь во сто крат худшую, чем прежняя их судьба, – может быть, делая все это, я забочусь о своей выгоде, не так ли?

– Но кто же так говорил когда-нибудь? Ни у кого этого и в мыслях не было! – воскликнул Эномай, остановившись перед девушкой.

– Ты! – строго сказала Эвтибида. – Ты!

– Я?! – переспросил пораженный Эномай, приложив обе руки к груди.

– Да, ты. Одно из двух: либо ты веришь, что я люблю тебя и желаю тебе добра, и тогда ты должен поверить мне, что Спартак предает вас и изменяет вам; либо ты уверен, что Спартак – воплощение честности и всех добродетелей, а тогда ты должен считать, что я лживая притворщица и изменница.

– Да нет же, нет! – чуть не плача, восклицал бедный германец; он не был силен в логике и в спорах, и ему хотелось избежать разрешения такой мучительной дилеммы.

– Невозможно понять, по какой причине я могла бы предать тебя, – продолжала Эвтибида.

– Прости меня, моя божественная Эвтибида, я не только не понимаю, я и подумать не мог, что ты можешь или хочешь предать меня. Ведь ты дала мне столько доказательств своей любви… Но прости меня… я не вижу, не могу понять, по какой причине Спартак способен меня предать.

– По какой причине? По какой причине? – вскочив, спросила Эвтибида и подошла к Эномаю, который склонил голову, словно боясь ее ответа.

– О!.. – воскликнула через минуту девушка, сложив свои маленькие ручки и подняв сверкающие глаза к небу. – И ты еще спрашиваешь? Слепой безумец!

И, помолчав, она добавила:

– Скажи мне, легковерный ты человек, разве после сражения у Фунди не говорил вам Спартак, что консул Варрон Лукулл явился к нему и предлагал ему высокие посты в испанской армии или же префектуру в Африке в том случае, если он согласится покинуть вас на произвол судьбы?

– Да, он это говорил. Но ты ведь знаешь, что Спартак ответил консулу…

– Ах ты, бедный глупец! Ты не понимаешь, почему он так ответил? Да потому, что ему предлагали слишком мало за услуги, которых от него требовали.

Эномай, не произнеся ни звука, ходил взад и вперед, склонив голову.

– Он считал недостаточным для себя чин квестора или должность префекта…

Эномай молчал, продолжая свою прогулку.

– Теперь ему сделали новое предложение, удвоили, утроили посулы, а он вам об этом ничего не сказал.

– Откуда ты это знаешь? – спросил Эномай, остановившись перед Эвтибидой.

– А как ты думаешь, зачем Рутилий, переодевшись апулийским крестьянином, отправился в Рим? Думаешь, для того, чтобы предложить Катилине принять командование над войском гладиаторов?

– Да, думаю…

– Спартак мог, конечно, уверить вас в этом – он хитрый и коварный человек, – но меня ему не обмануть, я прекрасно поняла, что гонец был послан в Рим для возобновления переговоров, начатых в Фунди консулом Варроном Лукуллом.

Эномай опять зашагал по палатке.

– А если это не так, то почему же был отправлен Рутилий, именно Рутилий – латинянин и свободнорожденный?

Эномай молчал.

– А почему же, когда Рутилий таинственно погиб, Спартак, не посоветовавшись ни с кем из вас, хотя вы такие же военачальники, как и он, и, может быть, более достойные и храбрые, чем Спартак, почему же он самовольно отправил в Рим преданного ему Арторикса, переодетого фокусником? Почему именно Арторикса, возлюбленного сестры его Мирцы? Почему именно его и никого другого?

Эвтибида сделала паузу и, глядя на Эномая, шагавшего по палатке из угла в угол, продолжала: