Спартак — фракиец из племени медов

— Мы за короткое время воздвиг ли храм Юпитера, для которого камень, колонны и мрамор были приготовлены много лет назад, словно специально для нас. Мы, завоеватели, не отняли у эллинов их богов. Мы сделали их своими, оставив их в то же время и эллинам. Этим мы сохранили их религию. Мы завоевали землю Эллады, но позволили Элладе завоевать наши души. Ее цивилизация не только уцелела в наших руках, но к окрепла. Потому что мы придали ей ту масштабность, которую она сама никогда бы не приобрела, и покровительство, которое ниоткуда больше не получит.

Помолчав немного, он продолжал:

— Я не хочу, чтобы ты стал рабом. Я привезу тебя в Рим, ты увидишь, как живем мы, римские граждане. И ты поймешь, почему мы стали властелинами мира.

Удивленный и взволнованный, Спартак словно онемел на несколько мгновений. Потом сказал:

— Меня удивляет, что тебя тронула моя участь, благородный Гортензий.

Военачальник благосклонно улыбнулся:

— Когда я увидел, как ты своим мечом крошишь моих легионеров, я понял, что у тебя надежная рука, смелое сердце, отважный ум. И я сказал себе, что ты можешь быть полезным Риму.

Спартак не сразу решился ответить:

— Ты добр ко мне, благородный Гортензий, но подумай сам, как я могу служить Риму, когда я борюсь против вашего владычества, которое вы хотите утвердить на всей земле?

— Я знаю, что говорю, юноша. Когда ты увидишь, как живут в Риме, тебе там так понравится, что ты прогонишь свои сомнения. Ты будешь пользоваться нашим доверием, которое обяжет тебя отвечать нам верностью и преданностью.

— Значит, ты хочешь отделить меня от тех, кому я предводительствовал в бою?

— Не все так чувствительны, как ты, храбрый юноша, не у всех такое понимание долга, как у тебя. Будь уверен, многие твои соплеменники предпочли бы стать римскими легионерами, а не римскими рабами.

Голос его дрогнул, и Гортензий замолчал. Из этого не следовало, что он проникся сочувствием к судьбе пленных фракийцев, хотя Спартак подумал именно так. Ему стало грустно за себя, но еще больше за своих товарищей, которых он никогда больше не увидит.

Гортензию нетрудно было заметить, что радость Спартака при вести об обещанной ему свободе померкла от сочувствия к тем, кому предстоит быть проданными в рабство. Можно было попытаться отвлечь его от печальных мыслей, но римскому военачальнику не пристало проявлять такое внимание к душевному состоянию пленника. Достаточно того, что ему определили участь, которой позавидовал бы любой оказавшийся в плену воин. Этот фракиец должен быть доволен тем, что будет жить в Риме как свободный гражданин вместо того, чтобы работать где-нибудь на руднике...

Спартак не мог заглушить безмолвных укоров совести. Он осознал, наконец, свое положение — его минует участь тех, кто сражался под его началом. Но он не виновен перед ними, он не испрашивал себе никаких привилегий у римского военачальника.

Его охватила усталость. Безразличным тоном он сказал:

— Ты очень великодушен ко мне, благородный Гортензий.

— Я не считаю великодушием то, что приказал отделить тебя от других пленных. Я пощадил тебя, потому что ты можешь быть полезен нам иначе, чем твои соратники. Я надеюсь, что всемогущий Сулла согласится с этим.

Спартак вздрогнул:

— Ты собираешься просить за меня перед самим всемогущим Суллой?!

— Ты знаешь, кто такой Сулла?

Молва о нем разносится далеко за пределами римских владений.

— Да, образованный юноша должен знать о Сулле. В Риме ты узнаешь больше. Ты узнаешь наши нравы, наши законы, наши обычаи. Ты поймешь, что Рим велик не только могуществом своего оружия, но и своей справедливостью. Потому что у нас каждый используется там, где он более всего пригоден. Каждому находится место, которого он достоин.

— И каким же будет мое?

Где-нибудь... в каком-нибудь из личных легионов Суллы. А может быть, он приблизит тебя к себе. Это будет зависеть от тебя самого. От тебя требуется старание, от него — благоволение... Будь уверен: Рим умеет быть справедливым.

— Я верю в римскую справедливость, и прежде всего — твоим словам. — Спартак сдержанно поклонился, приложив руку к левой стороне груди.

Скажи, переменил тему разговора Гортензий, каким отрядом ты командовал? Частью когорты или легиона? Он спросил об этом не потому, что сам не разобрался, а чтобы проверить, насколько будет с ним откровенен пленник.

— Это соответствует вашему легиону, ответил Спартак и тут же добавил: Я не выдаю тебе тайны, и это не может иметь последствий для нашего фракийского воинства. Самое плохое для нас уже свершилось, и я не могу этого скрыть. А твое благородное отношение ко мне требует от меня откровенности.

— Будь уверен, храбрый юноша, задумчиво посмотрел на него Гортензий, — что я умею отличать предательство пленника, который ищет снисхождения, от откровенности побежденного, но не униженного противника.

И Деций Гортензий кивнул, давая понять, что беседа закончена.

Иди, юноша, отдохни. Для тебя приготовлена палатка. Там ты будешь ожидать нашего возвращения в Рим.

24.