Спартак — фракиец из племени медов

— Как же так получилось, что ты предпочел приключения и опасности великому будущему?

— Судьба, когда она вмешивается в жизнь человека, всегда оказывается сильнее тех, кто ему желает добра или зла, — неопределенно ответил Спартак.

— Ты — воистину пример всесилия судьбы, — сказал Гортензий. — Если бы ты не бежал к своим, когда тебе предстояло стать наместником в Иберии, тебя вскоре облачили бы в императорскую мантию, которую носит сейчас Помпей. А ты предпочел славу фракийского вождя и ополчился против Рима, несмотря на то, что познал его могущество. Но это... это все к слову... А сейчас давай поговорим так, чтобы не затрагивать ни твоей чести, ни гордости Рима. С его могуществом считался любой противник.

— Я не имею ничего против, благородный Гортензий. Давай оценим возможности друг друга по достоинству. Подумай, о чем мы могли бы договориться, чтобы не пострадала ни гордость Римского сената, ни интересы тех, кто поверил мне и пошел за мной, надеясь, что их право на человеческую жизнь будет признано.

Спартак хотел продолжить, но неожиданно обернулся к одному из своих контуберналиев:

— Посланцы Рима устали от долгого пути. Позаботься о том, чтобы их сытно накормили и разместили в отдельной палатке.

— Спартак, — попытался возразить Гортензий, — может быть, мы сразу начнем переговоры, а трапезу и отдых отложим?

— Позволь мне, благородный Гортензий, как хозяину, распорядиться о том, чтобы вас приняли, как добрых гостей, а потом уже мы начнем переговоры, как воюющие стороны.

Поле того, как посланцы Рима отдохнули, Спартак пригласил Гортензия в свою палатку. Вскоре слуга принес туда поднос с жареным мясом и амфору с вином и поставил на маленький столик.

Спартак обратился к Гортензию:

— Пусть тебя не удивляет, что наша трапеза скромна, и вино — не фалернское, но будем считать, что это лишь потому, что мы не в триклиниуме, а в военном лагере. Надеюсь, что не обижу тебя этим.

Напротив, Спартак, я благодарен тебе, что ты относишься ко мне, как к близкому человеку, потому что только с близким непринужденно делят скромную трапезу. Может быть, наша старая дружба послужит на благо тем, кто затеял сейчас войну между собой. Сенат уполномочил меня не только провести с тобой встречу, но и заключить договор о прекращении этой войны, которая стоит много крови обеим сторонам и которая ни одной из них не сулит ничего хорошего.

Спартак подтвердил свою готовность выслушать Гортензия:

— Скажи, благородный Гортензий, раз у тебя есть полномочия Сената, что же ты предлагаешь?

— Первое условие, Спартак, это — сложить оружие, которое ты поднял против Рима, против его владений, против его законов!

Спартак нахмурился и, отхлебнув глоток вина, сказал:

— Я поднял оружие, благородный Гортензий, не для того, чтобы его сложить. Я не сложу его ни перед кем. Будем считать, что это условие не подлежит обсуждению, чтобы разговор мог продолжаться.

— Я думаю, что для того, чтобы перейти к остальным условиям, надо принять первое. Но я предоставляю тебе решать, можно ли обсуждать второе условие, не приняв первого.

— Попробуем сделать это.

— Второе условие — распустить свое войско, твою армию.

Спартак вздрогнул, но сдержал свой гнев:

— Распустить армию — это значит принять первое условие.

— Как видишь, условия связаны одно с другим.

— Выходит, нам больше не о чем говорить...

— Наоборот, именно потому, что разговор заходит в тупик, он заслуживает продолжения. Но я еще не сказал тебе, что первое условие имеет некоторые оговорки. Сложить оружие, это не значит сдаться на милость победителя. Рим, которому ты имеешь основание не доверять, готов дать тебе в какой-то провинции высокую, но безопасную должность.

Спартак еле дождался, пока Гортензий закончит фразу:

— Это не подлежит обсуждению, благородный Гортензий! Вернемся ко второму условию. Значит, Сенат хочет избавиться от угроз, связанных с существованием моей армии.

— Совершенно верно.

— И будет удовлетворен, если я выведу ее с полуострова? Но согласен ли ты, что это означает выполнение сразу обоих условий?

Гортензий понял мысль Спартака, однако помедлил, прежде чем ответить:

— Сенат не сможет быть уверенным, что легионы, выведенные с оружием, не нападут на Рим снова, когда сочтут возможным.

Спартак не сдержался и стукнул ладонью по столу:

— Ты сомневаешься в моем честном слове? И в искренности моих намерений отвести рабов в их родные места?

Гортензий сделал вид, что не заметил резкость Спартака, и посмотрел ему прямо в глаза:

— Я сомневаюсь не в тебе, Спартак. Я сомневаюсь в твоей власти над людьми после того, как ты отведешь их в родные места. Твоя армия состоит из людей разных народностей, разных племен. Ты сохранишь власть лишь над фракийцами. А кто нам гарантирует, что галлы и германцы не объединятся снова, чтобы напасть на нас?

— Ты, конечно, вправе опасаться этого. Но разве Сенату не достаточно, что после того, как армия будет разделена, она перестанет быть угрозой для Рима — такой, какая существует сейчас, когда армия едина?

— Я опасаюсь, что Сенат не согласится на договор, которым он должен будет признать равноправие противников.