«Спартак». Хроники возрождения». Книга пятая. Послесловие

Нервы, как он сам говорил, были на пределе. Нередко это приводило к срывам на поле: «…По правде, многовато их было – результат мальчишества. Мог и мяч отбросить в сердцах, и судье наговорить такого, что у самого потом уши вяли, и, разозлившись на кого-то, забыв обо всем, гоняться за обидчиком по полю…»102, – вспоминал он. В результате имя Хидиятуллина регулярно всплывало в газетных публикациях, причем в негативном ключе. Даже неизменно доброжелательный ко всем Николай Николаевич Озеров не удержался от шутливой язвительной реплики: «Рассказывая на страницах еженедельника о матча в Рейкьявике, Николай Озеров, характеризуя заработанные тогда тремя нашими мастерами желтые карточки, выразился так: «Хидиятуллин – за грубый прием, примененный им вдруг ни с того, ни с сего»103. Чаще, однако, имя Хидиятуллина вспоминали на газетных страницах с осуждением, как Юрий Ваньят в сентябре в еженедельнике «Футбол-Хоккей»: «И еще об одном игроке сборной. Об игроке ярком, приметном. О Вагизе Хидиятуллине. Печать уже обращала внимание и самого Вагиза, и руководителей «Спартака» на частные дисциплинарные срывы Хидиятуллина в клубе и сборной, его вызывающее поведение. В матче с «Динамо» он тоже однажды сорвался после того, как Газзаев сыграл против него неправильно…»104.

Лев Иванович Филатов был, как обычно, деликатен, но и он не мог пройти мимо взвинченного состояния Хидиятуллина, его необъяснимых срывов: «Не собираюсь, хотя бы и по праву давнего знакомства, читать Вагизу нравоучения о том, что грубость – это плохо. Полагаю, что он, как и все мы, это знает. Но вот думает ли он о том, что грубость может стать поперек его мастерства, помешать ему сделаться игроком высокого класса, погубить его репутацию, – в этом я не уверен. Грубят на поле по-разному. С теми, кто это делает исподтишка, тайно и трусливо, толковать, наверное, бесполезно. У Хидиятуллина, умеющего играть чисто, мастерски, грубость прорывается на ровном месте, неведомо почему и зачем. Его грубости открытые, несуразные, необъяснимые, глупые, анархические. Конечно, пострадавшему от этого не легче, как и зрителям, которые в таких случаях чувствуют себя оскорбленными в своих лучших чувствах. О характере хидиятуллинских выходок пишу не для того, чтобы их как-то смягчить, а потому, что видно, что этот игрок, взяв себя в руки, способен от них отказаться. Они ему просто не нужны. Но повторю, что из футболистов с такими замашками большие мастера не получаются. Так что речь не только о проступках, а и о судьбе…»105. А уж кто-кто, а Филатов очень ценил талант Хидиятуллина, приметив его еще в юношеской сборной: «…Он бросался в глаза, этот яростный смельчак, быстрый, глазастый, себя не щадящий в борьбе. Он был рожден для того футбола, который величают «современным». Таков он и сейчас. Сколько я его ни видел за эти четыре сезона, он из образа не выпадал, был как язычок огня в круговороте игры. И место в сборной – всегда за ним. А ему 21 год. И, как говорят в таких случаях, лучшие матчи у него впереди…»106.

Не добавляли настроения Хидиятуллину и постоянные придирки по поводу далекого от привычных стандартов внешнего вида: «Конечно, нельзя сказать, что со мной было легко. Я и выглядеть старался не так, как все – длинные волосы, футболка навыпуск, гетры спущенные. Думал: вот голландец Крол не заправляет майку, и никто его не заставляет. Почему меня должны заставлять? «Долбали» меня за это прилично – через руководителей по партийным делам. Особенно перед выездами за границу – это ведь, сами понимаете, политическое дело. В команде была партячейка, куда входили Старостин, Бесков, Шавло, позже Бубнов (уже после возвращения Хидиятуллина в «Спартак» – прим. автора). Вот через них и пытались меня укорять за эту мою «свободу». В основном мне Дед по этому поводу говорил, что и понятно: ему сверху указывали…»107.