Спасатели и гробовщики Владимира Путина

«В первые военные дни, — повествует сочинитель, — в Ленинграде сложилась (Кто ее сложил? — В.Б.) праздничная обстановка… Повсюду слышалось пение, звуки патефонов: мобилизованные спешили в последний раз напиться и отпраздновать отъезд на фронт».

Подумайте только! Газеты и радио каждый день сообщают, что враг прет и прет, мы оставляем один город за другим, а во второй столице — ликование, патефоны, пьянство… Что за диво! Казалось бы, и в первой столице, в Москве-то, должны бы еще более оголтело ликовать, но ничего подобного не было, я это отлично помню. Правда, в первые же дни на Белорусском вокзале прогремела великая песня Александрова:

Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!

Это было торжественно, грозно, но вовсе не празднично. Без шума и суеты в Москве и Ленинграде полным ходом шла мобилизация, велась запись добровольцев, города обретали военный облик….

«Литературка» уверяет, что, несмотря на чувство отчужденности при известии о начале войны, Никулин идет добровольцем на фронт. Добровольцев было много, формировались добровольческие полки, дивизии. Но сейчас повелось объявлять добровольцами тех, кто просто не мог быть добровольцем, например, писателей В. Астафьева, Г. Бакланова — им исполнилось 18 лет, и согласно закону их, даже с некоторой отсрочкой, призвали в армию. И Никулин родился 7 апреля 1923 года, его должны были призвать еще до войны, весной 41-го. Как же он позже мог стать добровольцем? Почему не призвали в срок, почему он слушал речь Молотова не в армии, а дома, почему имел возможность любоваться «праздничной обстановкой» первых дней войны в Ленинграде, неизвестно.

ЛГ старается наделить дорогого ей сочинителя ореолом бывалого фронтовика по высшему разряду — он у них и доброволец, и вся война с первых дней за плечами, и четырежды тяжело ранен, но, несмотря на это, дошел аж до самого Берлина… Не хватает только участия вместе с Егоровым и Кантарией в водружении знамени Победы над Рейхстагом. Но его добровольчество, как уже сказано, придумано, а четыре ранения — не перебор ли? Да и участие Никулина в штурме Берлина озадачивает. Газета пишет, что он воевал на Ленинградском фронте, в его тексте однажды упомянут Кольский полуостров, т. е. Карельский фронт. Но ни тот, ни другой фронт в Берлинской операции не участвовали. Может быть, Никулин был таким великим специалистом по штурму городов, что маршал Жуков выпросил его у Сталина с Карельского фронта в штаб 1-го Белорусского как помощника себе? Ну, если так, то возможно…

Однако вот что еще очень странно: прошел всю войну, четырежды ранен — и никаких наград! Ну, повесили хотя бы медальку «За боевые заслуги», которой в конце войны награждали даже девушек-телефонисток просто за добросовестную работу. А за ранения без всяких рассуждений и бумаг давали ордена Красной звезды, Славы, а то и Красного Знамени. Может, уже тогда начальство догадывалось, что это будущий антисоветчик и любимец Замшева? Разве что…

* * *

Вообще-то, если говорить серьезно, эта книга вовсе не воспоминания о войне. Как правило, в ней не указывается ни время, ни место действия описываемых событий, а есть какая-то безымянная деревня, бесфамильный сослуживец, с потолка взятый факт… То есть это не воспоминание о конкретных событиях войны и ее участниках, а изложение того, как автор представляет себе события Великой Отечественной войны.

Так писал о войне и Солженицын. Помните? Ему хотелось, чтобы Сталин, выступая 3 июля по радио, едва не плакал — то ли от страха, то ли от безнадежности. Ну, если Сталин так плохо владел собой, что на него совсем не похоже, то ведь его речь в совершенно безукоризненном виде можно было записать на пленку и так передать по радио. Эта простейшая мысль не достигает светлой головы писателя, даже в трезвом виде называвшего себя «мечом Божьим».

Солженицыну блазнилось, и он писал в своем сборнике анекдотов «Архипелаг ГУЛаг», что наша армия отступала по 120 километров в день. И опять не хватало ума спросить себя: если по 120, то почему через две недели немцы не были в Москве, а ползли к ней чуть не полгода, во всяком случае, со своей мощной и быстроходной супертехникой карабкались гораздо дольше, чем Наполеон с пехтурой да конной тягой? А ведь оба вторжения начались с одной и той же границы, причем Наполеон-то перешел ее на два июньских дня позже. А главное, оказался в Москве, в Кремле. А Гитлер? Именно под Москвой схлопотал первую за всю войну с 1939 года взбучку. И какую! Отправил домой, к женам, командующего группой армий Центр генерал-фельдмаршала фон Бока и еще десятка два генералов.

Вот и Никулину являются видения, подобные солженицынским:

«— Атаковать! — звонит Хозяин из Кремля.

— Атаковать! — телефонирует генерал из теплого кабинета.

— Атаковать! — приказывает полковник из теплой землянки».