Спасение мира и другие неприятности (СИ)

— В лагерь бегом, — скомандовала она Мартину, хмуро смотревшему на стрелу в её руке.

— Ты думаешь…

— Я уж не знаю, что и думать! — рявкнула она. — Если мне скажут, что вся эта толпа обливионских тварей пришла за тобой, я уже и в это поверю!

В лагере творилось скампы знают что — новоприбывшие метались, разыскивая своих родных среди тех, кто спасся раньше; те, в свою очередь, толкались и выкрикивали имена своих близких, надеясь, что они найдутся среди тех, кто укрывался в часовне. В этой кутерьме Ингрид затащила Мартина в палатку с ранеными и со словами: «Я очень извиняюсь, мужики, но вот срочно надо!» — принялась сдирать с него его долгополое одеяние. Он от неожиданности даже не сопротивлялся, хотя раненые заржали и засвистали, подбадривая обоих. Ингрид узнала о себе, что она горячая штучка и вообще бой-баба, и что если бы кое-кто тут мог встать, она бы осталась куда более довольна. Хмыкая над шуточками и предложениями, она тем временем, кое-как раздёрнув пряжки, содрала с себя кирасу и напялила её на Мартина: под рясой у него имелись вполне нормальные штаны и рубашка. Льняная, правда, не толстого сукна, как надо бы, но искать суконную времени не было. Раненые озадаченно примолкли, а Ингрид схватила чьи-то сапоги и кожаную куртку, выгребла горсть монет, не глядя на их достоинство, бросила на одеяло ограбленному мужику и потащила Мартина к лошадям.

— Да что ты всё меня таскаешь, как кошка котёнка?! — возмутился он, пытаясь угнаться за нею и громыхая при этом плохо пригнанной и вообще непривычной ему бронёй.

— Жить хочешь? — спросила она, торопливо седлая ту кобылку, что была поноровистее, чтобы на её более спокойной и послушной товарке как-нибудь усидеть без седла. — Счастливо не обещаю, но чтобы долго — постараюсь. Так что заткнись и слушайся.

Всё походное добро, включая одеяла и котелок со сковородкой, осталось в лагере беженцев, а крупу и сало она отдала в общий котёл ещё до того, как сунулась во Врата, так что пришлось беглецам голодать до ближайшего трактира. Поговорить по дороге тоже не получилось, потому что Ингрид верхом и без того-то ездила неважно, а уж удержаться на спине у лошади без седла — задачка была для неё посложнее, чем пробиться сквозь скампов и дремор к сигильскому камню.

Денег у неё было в обрез, и из них ещё заметную часть пришлось потратить на старенькое седло, кем-то пропитое в незапамятные времена и завалявшееся у трактирщика просто потому, что выкинуть тому было жалко даже такой хлам. Стол и ночлег Ингрид вообще предпочла отработать. Посуду мыть? Э-э… мужик, а дров наколоть не надо? Ну, в каком трактире не надо наколоть дрова, если без конца нужно топить плиту и греть воду для стирки и умывания?

Мартин, не спавший с самого нападения даэдра, после обеда просто упал и уснул, а Ингрид, хоть и устала до смерти, упрямо взяла топор и пошла колоть дрова: откладывать отработку стола-постели на завтра ей совершенно не хотелось. Надо было спешить — это она знала точно.

Колун был неплох — правильно заточенный, тяжёлый, на удобной рукояти, — и дрова из-под него разлетались только так, хоть и сыроваты были.

— Эк ты их, — с довольным видом сказал трактирщик, выглянувший проверить, не отлынивает ли постоялица. — Сразу видать, норда. Не зря про вас болтают, будто топор у вас заместо погремушки, с самого, стало быть, рождения… А вы чего ж не в Анвил подались? Ваши-то, кватчские, всё больше туда двинули. Графиня-то женщина добрая, и вообще… ну, баба же, жалостливая, а как ещё вас в Скинграде встретят? Беженцы никому не сдались, особенно в такое время мутное. Вон и Драконьи огни, болтают, погасли.

— Родню догоняем, а про них нам сказали, будто в Скинград пошли, — соврала она, глазом не моргнув. — Может, видал? Тётка в годах уже, волосы с проседью, сама такая… — Ингрид сделала округлые движения перед грудью и по бокам… — в теле? Ну, была, то есть, пока всё это не стряслось. И с мужем должна была уйти.

Трактирщик почесал в затылке:

— В годах, да с проседью, да в теле? Ну, ты, подруга, и описала. Да таких двенадцать на дюжину.

Та развела руками:

— А глаза серые, и одета была в коричневое платье суконное, шелка-бархаты нам не по карману. Сама понимаю, что с такими приметами до посинения можно искать. Одна надежда, что догоним.

— Дого’ните, — заверил трактирщик. — Они ж в годах, тётка ваша с мужем, сама говоришь. Быстро идти не получится.

То ли на их голоса, то ли по другой надобности на задний двор вышел Мартин. Сонный, встрёпанный, осунувшийся — и всё равно красивый мужик. Имперец, одно слово.

— Извини, — сказал он. — Уснул, оставил тебя разбираться со всем этим…

— Дрова колоть ты всё равно не умеешь, — отмахнулась она.

— Почему это? — возмутился он. — Я вообще-то на ферме вырос!

— Ой, да знаем мы эти фермы! Отправили дохляка городского на свежий воздух да на парное молочко, а он всё одно за книжками целый день.