Спасение Рейн

Сбежал по лестнице в ванную с мылом-присыпкой, захлопнул за собой дверь и очень, очень, очень сильно пожелал, чтобы мои друзья не услышали, как мама кричала на меня. Держу пари, их мамы не кричали на них. Наверняка их мамы не ругались со своими бабушками и дедушками.

Я пописал, вымыл руки с противным мылом и надеялся, что друзья не спросят меня, почему мама накричала на меня в мой день рождения. В основном потому, что мне было стыдно, а еще потому, что я не знал, почему она вообще на меня накричала.

«Какого хрена ты так себя ведешь?!»

«Что? Что я сделал? Все, что я сказал, это то, что мне нужно в туалет».

Я вытер глаза, открыл дверь в ванную и чуть не столкнулся с бабушкой.

— Иди ешь свою пиццу, Солджер, — торопливо сказала она, взбегая по лестнице.

Там дедушка и мама все еще кричали друг на друга, и я пожелал, чтобы моих друзей здесь вообще не было.

Но я ел свою пиццу и разговаривал с друзьями, и они не относились ко мне как-то странно. Хотя дедушка и бабушка уже давно были наверху, и я знал, что они все почему-то злятся друг на друга. Но Билли, Мэтт и Робби, казалось, ничего не замечали и не переживали. И когда бабушка наконец спустилась вниз, она объявила, что пора петь «С Днем Рождения» и есть кексы.

Мама не спустилась вниз.

Мама не стала петь.

Мама не стала есть кексы.

Наверняка мама Билли пела и ела кекс в его день рождения. Наверняка мама Билли не кричала на него за то, что он захотел пописать. А потом мне стало грустно, когда я открывал свои подарки и смотрел, как уходят мои друзья. Бабушка спросила, не хочу ли я переночевать в доме Билли. Она сказала, что хотела бы этого, потому что у меня день рождения и я заслужил право повеселиться с друзьями, но мне не хотелось.

Вместо этого я лег спать с Салли, чувствуя себя не восьмилетним, а пятилетним ребенком, потому что плакал в подушку, пока не заснул, и мне снились прогулки с бабушкой и рыбалка с дедушкой.

— Солджер? Солджер, проснись, солнышко.

Я приоткрыл веки, и увидел, что мама стояла на коленях возле моей кровати и напевала свою песенку про солнышко. Она плакала, но при этом улыбалась, а в руке держала кекс, в центре которого стояла зажженная свеча.

— Ты же не думал, что я отпущу тебя спать, не спев «С днем рождения», правда?

Я медленно сел, протер заспанные глаза и спросил:

— Почему ты поссорилась с бабушкой и дедушкой?

Мама вздохнула и покачала головой.

— Потому что я снова облажалась, малыш. Мне… мне нужно найти новую работу, а у меня болела голова, и я приняла то, что не должна была принимать, чтобы облегчить состояние. Плохие вещи, ты же знаешь. Но я приведу себя в порядок, хорошо? Я обещала им это, и тебе обещаю тоже. Все наладится.

Она всегда обещала. Но в отличие от бабушкиных и дедушкиных, мамины обещания легко нарушались.

— Хорошо, мам.

— Сейчас, — она сверилась с часами и улыбнулась, — уже одиннадцать-одиннадцать, малыш. Ты изменил мою жизнь в это время восемь лет назад. Я сказала тебе тогда, что ты спасешь меня, и я все еще верю в это. Очень, очень верю. Ты ведь спасешь меня, правда, малыш?

Я не понимал, о чем она говорит. Мне было всего восемь лет. Я был просто ребенком, и не был Суперменом. Как я должен был кого-то спасать? Что она имела в виду?

Но я не стал спрашивать, потому что иногда лучше просто дать ей выговориться, что я и сделал.

— Конечно, мам.

— А теперь загадай желание, солнышко. Пусть оно будет хорошим, хорошо?

И я крепко зажмурился, загадал желание, чтобы это обещание не нарушилось, и задул свечу, затем наблюдал, как спираль затяжного дыма поднимается к потолку, прежде чем исчезнуть в темноте.

* * *

Одиннадцать лет

Дедушкина коробка со снастями со скрипом открылась, обнажив его драгоценную коллекцию поплавков и крючков. В прошлом и позапрошлом годах он никогда не разрешал мне самому прикасаться к ним. «Ты слишком мал», — говорил он. «Ты можешь пораниться», — твердил дедушка. Но теперь он показывал мне, как прикрепить крючок к леске и наживить ее без его помощи.

— Посмотри, как у тебя получается, — сказал дедуля, наблюдая с проблеском гордости, отражающимся в его усталых глазах, как я с легкостью подцепил извивающегося червяка.

Я ни разу не укололся.

— Круто, — усмехнулся я, подняв леску вверх, чтобы улыбнуться своей работе.

Дед положил руку мне на плечо и сжал.

— Скоро я тебе больше не понадоблюсь.

Внезапно моя гордость была сметена незнакомой, необъяснимой печалью и страхом. Дедушка Билли умер пару лет назад, и с тех пор я остро ощущал, что у дедушки морщинистая кожа и седые волосы. Он уже не был таким быстрым, как раньше, и не мог подниматься и спускаться по лестнице, не жалуясь на колени. Я делал больше работы по дому, потому что бабушка настаивала на том, что дедушка больше не мог этим заниматься, и мне это не нравилось.

Мне не нравилось, что «умер» означало «ушел», и с каждой рутинной работой, которую дедушка не мог сделать, я понимал, что он все ближе к тому, чтобы уйти.

«Что я буду делать без него?»