Спасение Рейн

«Может быть, если я буду делать всю работу по дому, он вообще никогда не уйдет».

— Эй, дружок. Ты собираешься забрасывать эту удочку или как?

Я прочистил горло и отбросил все мысли о смерти и старости. Дедушка не умирал. Он был в порядке. И был прямо сейчас здесь, на озере, как и в любое другое лето, и мы ловили рыбу, как всегда. Ничто и никогда не могло этого изменить.

Поэтому я стоял на причале и забрасывал леску в воду, не обращая внимания на то, что ему нужно сидеть, а не стоять.

Мы рыбачили несколько часов, наловив достаточно окуней, чтобы заморозить их и есть до конца июля. Потом собрали свои вещи и поплелись обратно к его грузовику на посыпанной гравием стоянке. По дороге к дому слушали «Grateful Dead» и Джорджа Харрисона и остановились у «Макдональдса», чтобы выпить газировки и съесть по бургеру. Дедушка посмотрел на меня через рычаг передач грузовика и приподнял уголок рта в улыбке, от которой я почувствовал себя странно и растерянно.

— Что? — спросил я, прежде чем откусить кусочек от своего «Биг Мака».

Дедуля протянул руку и положил ее на спинку моего сиденья.

— Мне кажется, я никогда не говорил тебе, как я горжусь тем, каким молодым человеком ты становишься.

— О… — Я посмотрел на бургер в своих руках и пожал плечами. — Спасибо… я думаю.

Дедушка засмеялся и обхватил меня за шею, слегка встряхнув.

— Я серьезно, Солджер. Мы с бабушкой… мы так старались поступить правильно по отношению к тебе и твоей матери. И я знаю, что мы совершали ошибки — конечно, совершали. Боже, мы сделали их очень много. А иногда я даже не уверен, что мы вообще поступали правильно. То есть, пару раз было так, что я… знаешь что? Неважно.

Я уставился на липкое месиво из сыра, мяса и салата, еще более растерянный, чем раньше.

— Что?

— Ничего. Это не имеет значения. Я просто хочу сказать, что, учитывая все обстоятельства, жизнь могла бы быть хуже — намного хуже. И тот факт, что ты такой умный, добрый, хороший ребенок, говорит мне о том, что, даже если мы не всегда делали правильный выбор, мы никогда не ошибались с тобой. В этом что-то есть.

Я повернул голову и посмотрел на него, совершенно забыв о бургере в своих руках, даже когда кусочки салата вывалились на мои колени. Я знал, о чем он говорил: о мамином пьянстве; о вечеринках, на которые она ходила, о людях, с которыми общалась; о поездках, в которые ее отправляли бабушка и дедушка; о работе, которую она находила, но вскоре теряла; о таблетках, которые мама брала из бабушкиных бутылочек с лекарствами, и о других, которые она доставала неизвестно откуда. Они делали все, что могли, чтобы остановить это. Делали все, что могли, чтобы исправить это. Но более того, они делали все, что могли, чтобы защитить и держать меня с ними и вне системы — как я слышал от них, когда они думали, что я не слышу. Хотя не знал, что именно это означает. Но если это означало, что я буду жить с ними, а не с чужим человеком, то я был рад всему, что они сделали, чтобы этого не произошло.

— Я люблю тебя, Солджер, — сказал дедушка, нежно сжимая мою шею. — Я люблю тебя как своего внука, но еще больше я люблю тебя как своего сына. Ты всегда был и всегда будешь моим сыном. И… в общем, я…

Он прочистил горло и отвернулся, убрав руку с моей шеи, чтобы снова положить ее на руль.

— Я просто хотел, чтобы ты это знал.

Мои эмоции были нечеткими и запутанными. Я не знал, почему дедушка сказал это именно сейчас, или почему от его слов мне захотелось плакать, или почему у меня в животе возникло тошнотворное чувство, как будто меня вот-вот вырвет. Потом скомкал обертку вокруг второй половинки своего «Биг Мака» и бросил ее в пакет из «Макдоналдса», пока мы ехали домой, и пытался собрать воедино причину всех этих чувств, борющихся в моей голове. Но это было бессмысленно. Я не мог этого сделать. Слишком многое нужно было выяснить, слишком многое нужно было рассортировать, как, например, мой большой беспорядок в ящике для носков — бабушка назвала это гиблое дело, и она была права.

Поэтому я оставил все как есть, сосредоточившись на Брюсе Спрингстине, играющем по радио, и потягивая колу, пока мы не выехали на подъездную дорожку. Я помог дедушке достать из багажника холодильник с окунями и взял с заднего сиденья его коробку со снастями.

И потом, когда мы шли по бетонной дорожке к крыльцу, он прижал руку к груди и рухнул к моим ногам.

— Дедушка! — закричал я, отбрасывая коробку со снастями в сторону и падая на колени рядом с ним. — Бабушка! Бабушка, помоги!

Но ни крики, ни звонки в службу девять-один-один, ни мольбы, ни бесконечные «я тебя люблю» не смогли помешать ему умереть у меня на глазах до того, как приехала скорая помощь и увезла его. Его смерть стала первой настоящей и ужасной трагедией в моей жизни.

По крайней мере, тогда, даже в одиннадцать лет, я был не настолько глуп, чтобы поверить, что это будет в последний раз.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ИЗВРАЩЕННЫЕ НАМЕРЕНИЯ

Тринадцать лет

— Солджер Мэйсон!