Спаси моего сына

Шепчу эти слова так, словно каждая буква – как шелест. Хотя, по-хорошему, мне бы прогнать незваных гостей нужно. Прежде всего, потому что обязана думать только о себе. Но я не могу… особенно когда Марк взгляд вскидывает, а в нём – море боли.

– Забери его. Мне проблемы больше ни с полицией, ни с органами опеки не нужны. Хватило прошлого раза. И он мне не нужен.

Господи, она же это о ребёнке собственном говорит. А на личике его – такое выражение, от которого плакать хочется. Марк губы поджимает, морщится, словно от удара. К матери подаётся, но тут же словно бы передумывает, как будто вынужден сдерживать себя в том, что ему нужно, как воздух.

– А я-то здесь причём? Вы к отцу Марка обратитесь.

– Нет у меня времени на это.

Она мчится мимо сына и через мгновение скрывается из виду. Ловлю себя на том, что подаюсь за ней. Делаю несколько шагов по коридору, но быстро понимаю всю тщетность попытки удержать эту ужасную Свету. А она и вправду ужасная – иначе бы не привела отдавать своего собственного ребёнка. И не сказала бы при нём настолько чудовищных слов. И о чём вообще она думает? Что подобные действия избавят её от органов опеки? Не подведут к тому, что их с Верниковским сын окажется в детском доме? А она ведь права… у меня рука не поднимется вызвать полицию и отдать его им. Знает наверняка, что дождусь Даню, а пока побуду «нянькой».

Когда разворачиваюсь к Марку, у меня сердце от ужаса начинает в горле колотиться. Он стоит, сгорбившись, как маленький старичок, и только впивается руками в лямки своего рюкзака.

И что мне с этим всем делать? Не оставлять же его здесь, в общем коридоре?

– Заходи, – шепчу едва слышно, кивая на открытую в квартиру дверь.

Марк бросает на меня быстрый затравленный взгляд, после чего переступает порог моего жилища и застывает в прихожей.

Первым делом начинаю набирать номер Даниила. Это ведь его ребёнок сейчас стоит соляным столпом в некогда нашей квартире. Это ведь он окунул меня во всё это дерьмо. Так что пусть разгребает всё, во что вляпался и вляпал меня.

– Сонь, я сейчас на совещании. В командировке, – тихо говорит муж. – У тебя что-то срочное?

И я отвечаю, испытывая мстительное удовлетворение, но отойдя в сторону, чтобы меня не слышал Марк. Пожалуй, для него достаточно на сегодня.

– Да! У меня что-то очень срочное. Мать твоего сына привела мне вашего ребёнка. И оставила со словами «забери его». Или твоё совещание важнее?

Я слышу, как собственное сердце с грохотом колотится о грудную клетку. Бросаю быстрый взгляд в сторону прихожей. Марк не шелохнулся. Так и стоит, глядя в одну точку. В груди жжет. Печет так, что мне трудно дышать. Опять, в который раз. Только теперь это чувство связано с чужим ребенком.

– Сонь, я сейчас всё брошу и приеду, – глухо говорит Даня, и я отключаю связь.

Конечно, он всё бросит и приедет. Потому что на кону – его сын. Сделал бы то же самое, если бы я позвонила и сказала, что у меня, например, предсмертное состояние и я могу в любой момент отправиться к праотцам? Я очень в этом сомневаюсь.

И как так вышло, что, по сути, я соревнуюсь с ребёнком? Беззащитным, который ни в чём не виноват…

Выхожу в прихожую и сажусь на банкетку напротив малыша. Вернее, с трудом опускаюсь на неё, потому что ноги не держат. Смотрю на Марка, а он так и не поднимает головы. Боже, как же много в нём от мужа! Как же они похожи! До чёрточки, каждую из которых я успела изучить досконально. До мимики, даже когда Марк просто поджимает губы и смотрит в одну точку.

И вместо того, чтобы просто оставить его так, встать и уйти, или позвонить свекрови с известием, что её внук у меня, я тихо говорю:

– Хочешь, поедим пельменей? Больше у меня ничего съедобного, кажется, нет.

Я с болью в сердце вижу, как Марк вскидывает на меня взгляд, смотрит с надеждой, от которой мурашки по телу.

И кивает.

Скинув рюкзачок в прихожей, малыш смотрит на меня вопросительно.

– Если ты о том, где твой папа, то он скоро приедет. Я ему уже позвонила.

Марк серьёзно хмурит брови, но спрашивает совсем не об этом:

– А можно руки помыть? Папа всегда, когда мы с ним куда-то ходим, говорит, что перед едой нужно мыть руки.

Я делаю жадный вдох. Невольное напоминание о второй жизни мужа режет по-живому, несмотря на то, что я вроде как уже начала свыкаться с этой мыслью.

– Правильно папа твой говорит. Пойдём.

В ванной Марк тщательно и с мылом трёт маленькие ладошки. Он такой сосредоточенный, что мне кажется, будто его вообще ничего кругом не интересует. А я исподволь наблюдаю за ребёнком, и понимаю, что это своего рода мазохизм. Впрочем, долго не выдерживаю. Отворачиваюсь и говорю:

– Как закончишь, выйдешь и направо. Там кухня. Пойду пельмени вариться поставлю.

Больше не глядя на ребёнка Верниковского, сбегаю туда, где могу побыть наедине с собой хотя бы минуту. Слишком маленький срок, чтобы попытаться прийти в себя, но хотя бы крохотная передышка нужна мне как воздух.