Спаси моего сына

На кухню возвращаюсь не сразу. Просто не нахожу в себе на это сил. Находиться рядом с этим ребёнком, знать, что при определённых обстоятельствах он мог быть моим сыном… Это слишком жестоко. Мне нужна пауза. Новая. Краткая, но такая необходимая.

Когда всё же решаюсь и захожу туда, где оставила Марка, выдыхаю рвано и с горечью на губах. Малыш спит. Прилёг на диване и уснул. Тарелка на столе – пустая, а вот в кулачке у сына Верниковского зажат пельмень.

Не сразу удаётся его добыть. С трудом разжимаю хрупкие пальчики, вытаскиваю «заначку». Беру с полки пачку влажных салфеток и вытираю маленькую ладошку. Всё это время ловлю себя на том, что до боли закусываю нижнюю губу. Чтобы только не разреветься, не взвыть в голос, точно так же, как это делал здесь, на этой кухне, отец Марка каких-то несколько дней назад.

Всё же беру себя в руки и иду в спальню. Взяв плед, возвращаюсь на кухню, укрываю ребёнка. Смотрю на него, а у самой внутри настоящее цунами. Вроде бы черты лица Марка во сне разгладились, но брови всё равно чуть нахмурены.

Сколько же всего он пережил за свои короткие пять лет. «Дом она чуть не спалила. Вместе с Марком», – приходят мне на память слова Дарьялова. Гоню от себя страшные фантазии о том, как это было в реальности. Представлять не хочу, но перед глазами – яркие картинки.

Так и сижу рядом со спящим ребёнком, думая обо всём случившемся, когда в дверь раздаётся звонок. Марк вздрагивает, но не просыпается. Только на спину переворачивается и закидывает обе руки наверх. Такой маленький и беззащитный. Как и говорил Даниил.

Иду в прихожую быстрым шагом. Убедившись, что это прибыл Верниковский, открываю дверь, прикладываю палец к губам.

– Он спит, заходи, – шепчу, чтобы не разбудить Марка. И быстро добавляю. – А после будь добр, пройди в нашу комнату. У меня к тебе очень серьёзный разговор.

Верниковский разувается, скидывает куртку. Бросает быстрый взгляд в сторону кухни, после чего следует за мной в некогда нашу спальню. Когда переступаем её порог, случается неожиданное. То, что возвращает меня туда, назад. В моё безоблачное прошлое, иллюзия которого нет-нет, да и встаёт перед глазами.

Даня тянет меня за руку, разворачивает лицом к себе. Неуловимым движением впечатывает в закрывшуюся за нами дверь и, украв у меня возможность дышать, целует.

Мы никогда с ним так не целовались. Жадно, глубоко. Словно только в этом – наш общий кислород. Но перед глазами встаёт малыш, который спит на диване кухни. И этот несчастный пельмень, который он зажал в кулачке.

С силой отталкиваю Даниила от себя. Ударяю его в плечи, понуждая сделать два шага назад. Задыхаюсь, но вовсе не от того, что по собственной воле только что лишила себя кислорода. Это произошло гораздо раньше, когда Верниковский оставил меня с сумками в квартире, а сам умчался бог весть куда.

– Больше так не делай, – цежу, отходя к окну.

– Сонь… я соскучился по тебе. Просто безумно.

Он подходит, замирает в полушаге от меня. Я это чувствую всем нутром, только от этого понимания не предвкушение по телу волнами расходится, как раньше, а неприятие. Не готова принимать всё это. И мужа своего принять не готова тоже. Но вот вопросы у меня к нему есть.

– Ты можешь мне сейчас пообещать, что больше такого дерьма в моей жизни не случится?

Обернувшись, я смотрю на Верниковского, на лице которого расцветает робкая надежда. Он что, решил, что я позвала его, чтобы простить?

– Я имею ввиду, что когда ты уедешь отсюда со своим сыном, ко мне больше не заявится твоя Света с твоим ребёнком и не скажет: «Забери его»?

– Сонь… я же сказал – она не моя.

– А мне плевать на это. Я хочу гарантий, что больше подобного не случится.

Даня раздумывает пару мгновений, после чего кивает.

– Я обещаю.

– Хорошо.

Сложив руки на груди в защитном жесте, смотрю на мужа, а сама думаю – стоит ли и дальше расспрашивать его о том, что меня тревожит? Соберись, Соня. Ты же шла сюда с решительным настроем, куда он вдруг улетучился?

– Мне нужно кое-что знать, чтобы пазл сложился, – произношу тихо.

Верниковский выглядит побитой собакой. Вроде держаться пытается, вон, даже целоваться полез, но знаю его слишком хорошо, чтобы не заметить очевидного. Под глазами – чёрные круги, словно не спал последнюю неделю, а сам взгляд потухший, нет в нём того, за что когда-то, в том числе, полюбила. Бесовщинки какой-то. Видимо, растратил всё той ночью, когда с другой был. А может, и не только тогда. Мне сейчас этого не проверить, да и желания такого нет.

– Спрашивай, – кивает Даня, и я невесело усмехаюсь. Ну просто брейн-ринг. Второй раунд.

– Ты же всё это время содержал их… ну или как минимум Марка.

Сразу вижу, что вопрос попал в цель. Верниковский проводит ладонью ото лба к подбородку, нажимая с силой, как будто избавиться хочет от необходимости давать ответ.

– Содержал, – кивает, по-видимому, решив, что изворачиваться и лгать дальше смысла нет.

– Деньги откуда брал?

– Зарабатывал.

Интересно, где тот самый порог, переступив через который, я испытаю облегчение? Наверное, его попросту нет.

– Понятно. Значит, зарабатывал.