Спасите игру! Ведь жизнь — это не просто функция

Однако какое отношение имеют такие игры к свободе? Ведь у них обычно чрезвычайно строгие правила: для оперы — это партитура, для фильма — сценарий. Эти правила, за немногими исключениями, оставляемыми на усмотрение дирижёра или режиссёра, дают участникам очень узкое пространство маневра. Играющим приходится наизусть учить текст и подчиняться указаниям композитора или дирижёра. В самом худшем случае выступающие превращаются чуть ли не в машины, разыгрывающие разученное представление. Если так случается, музыка или драма теряют всю свою соль, а игра становится не игрой, а неким механическим процессом. В ней нет той самой жизненности, которой мы, собственно, и ищем на сцене. Когда правил слишком много, — это плохо. В чересчур тесном игровом пространстве игре нечем дышать. К сожалению, в театре это приходится наблюдать довольно часто.

Совсем другое дело — если, играя, исполнители могут выразить себя: внести в звучание инструмента собственную окраску, импровизировать, как подсказывает сердце, на концерте рок-группы или джазового оркестра. Вот тогда-то публика встаёт и вознаграждает музыканта бурей оваций. Ведь настоящий восторг у нас вызывает именно игра.

Наибольшую свободу театрально-зрелищная игра предоставляет в том случае, когда целиком превращается в импровизацию, когда правила сведены к минимуму, а игровое пространство раздвигается до бесконечности. Импровизационный театральный хэппенинг не знает, кажется, никаких правил, кроме запрета на насилие, а также ограничения пространства и времени представления. Всё остальное предоставлено на усмотрение артистов. Конечно, они не обходятся без правил вообще, но устанавливают их сами, предписывают себе рамки, в которых будет проходить представление. При этом каждое предыдущее действие задаёт правила следующему, так что по окончании спектакля можно реконструировать и сформулировать в абстрактном виде те правила, которыми руководствовались актёры. Можно сделать запись партитуры, зафиксировать текст, описать в виде сценария действие, или сделать расшифровку хореографических указаний, фотографически зафиксировать произошедшее и сделать его воспроизводимым. Однако тем самым вы лишите игру её магии, или ауры, как выражался Вальтер Бенджамин; ауры, возникающей именно благодаря тому, что такая игра — это свободная импровизация всех её участников.

По сравнению с этим игровое пространство участников постановки оперы Моцарта будет довольно тесным. Партитура жёстко предписывает каждую ноту; строго говоря, к моменту спектакля главная игра — та, в которую играл композитор, создавая оперу, — уже позади. Однако настоящий виртуоз может играть даже в условиях строгих предписаний. Он настолько усовершенствовал своё мастерство, что, варьируя мельчайшие нюансы и полутона, может донести до нашего слуха нечто новое, никогда прежде не слыханное.

Возможно, здесь стоит высказать предположение, что при тщательном рассмотрении и изобразительные искусства можно отнести к семейству перформативных. Для живописца подмостки — это не сцена, а холст, определяющий границы его игры. Правила в ней задаёт изображаемый сюжет — и каждый наносимый мазок переформулирует эти правила. Живопись как таковая — это, безо всякого сомнения, игра, которая что-то показывает, возникая в свободе, предоставляемой пустым пространством холста, рождается во взаимодействии художника, сюжета и красок. Точно так же и скульптор обретает свободу, играя с глыбой мрамора или куском дерева.

Перформативные искусства во всём их многообразии открывают широчайший спектр возможностей для репрезентации, представления, демонстрации всякого рода. В зависимости от условий той или иной игры, каждая из них либо открывает неизмеримый простор для импровизации, либо держит её на коротком поводке драматургии и хореографии. Так или иначе, все они поддаются описанию с точки зрения трёх базовых характеристик игры: зрелищность присутствует в них по определению, однако в играх актёров, мимов, певцов, танцоров или музыкантов имеет место и взаимодействие. Что касается пространства свободы, хотя оно и выглядит то широким, то очень тесным, но неизменно присутствует во всех жанрах перформативных искусств.

Игры, которые мы до сих пор рассматривали, покоряют своей игровой невинностью и непосредственностью. Невинность этих игр связана с тем, что в них играют только по собственной воле. Смысл игры лежит в самом процессе, который не стремится к пользе или к достижению цели, ради которой происходила бы игра. По крайней мере, играющий не ставит никакой осознанной задачи, которая подчиняла бы себе игру.