Спаситель

Филипп сделал еще две затяжки и направился в клеть. За спиной раздались шаги.

— Эй.

Завадский обернулся.

Перед ним стояли Анашка и такой же крупный его напарник.

— Иди с нами.

— Зачем?

— Шумилка зовет.

Шумило стоял на берегу речки, чуть согнувшись глядел на воду. Большой костер ярко освещал его бледное «попковское» лицо. Анашка с напарником остановились метрах в пяти. Шумило повернул к ним лицо, кивнул. Филипп подошел к нему один.

— Ведаешь, братец, яко порой в тягость бысти людей вести? — сказал он.

Филипп сцепил руки в замок на животе и спокойно ждал.

— Что ты хотел, Шумило?

— Наш уговор прежний, Филипп, заутро вы уйдете, обаче цена будет иной.

— Но где я тебе возьму еще денег, если ты и так заберешь все?

Филипп видел по растущим теням, что Асташка и другой верзила подошли ближе.

— Дело сый не в деньгах. Ты их отдашь, да. Обаче не токмо их. Ты отдаешь нам еще кое-кого.

— Нет, брат. — Решительно заявил Филипп.

— Филипп, зде тебе не базар, сам убо ведаешь.

— Он не убивал ее, и ты это знаешь.

— Знаю? Отнюду мне сие знати? Токмо зане же [потому что] ты изрек?

— Потому что ты знаешь кто это сделал на самом деле.

Шумило поглядел в глаза Филиппу и к его удивлению усмехнулся.

— Он мой родной брат. — Сказал Шумило, после паузы. — Моя кровь, разумеешь?

— Тишка тоже мой брат.

— Не-ет. — С плотоядной улыбкой протянул Шумило.

— Нет?

— Почитаешь я не ведаю кто ты таков на самом деле? — Шумило постучал пальцем по своему виску. — Разумеешь во еже аз дурачок?

— Знаешь кто я? — нахмурился Филипп.

— Я видел, яко твой Антон осенял себя двоеперстием. Вы — блазни, беглые раскольщики. Мне мочно во братстве все едино проречь — Сибирь всем дом, обаче иные бы вас скороспешно сымали да отдали стрельцам. Мы не дикари, среди нас бысти целовальник да писарь. Вонми, братец, выбор у тебя есть, обаче он не велик. Мы още можем поступить такожде да и выдать вас стрельцам.

— Но зачем он вам?

— Он чужак да кольми его все видели с нею. Людям надобен козел отпущения, — Шумило вплотную подошел к Филиппу, снова обдавая его запахом лука, — и он сим козлом буде. Зане либо он один, либо вы все.

Когда Филипп вернулся в коморку, он увидел в упавшем свете луны, что Тишка, наконец, заснул. Филипп смотрел на него какое-то время, а потом, зная, что Бес не спит, тихо позвал его.

* * *

На исходе ночи, в самый глухой предутренний час, троица мужиков, назначенных Асташкой караулить избу с чужаками так озябли, что стали по очереди отлучаться к костру, догоравшему у реки. Один из них — Севастьян, ничего не зная о планах начальства все думал — и на кой черт их стеречь, амо в такой мороз бежать — в глухие леса? Его даже передернуло от такой мысли. Буде ты хоть трижды конокрад, а ни даже хоть и душегуб-алгимей, лучше такую ночь просидеть в теплой избе.

Он был рад, когда наконец вредный древоруб Бармаил ушел греться, значит следом его черед. С ним остался любитель выпить да погулять рыболов Овсей. Как только Бармаил ушел, тот достал из сапога припасённый ржаной сухарь, разломил пополам и поделился с Севастьяном. Для согрева стали ходить вокруг двора, жевали на ходу, чавкали, переговаривались.

Где-то неподалеку скрипнула дверь. Так тихо, что Севастьян с Овсеем даже не обратили внимания. А вот когда раздался тихий стук, они переглянулись и быстро зашагали к выходу со двора. Рыболов Овсей даже выхватил топорик, чего Севастьян осудил косым взглядом.

На дворе было пусто — луна и отсветы костра скупо золотили иней, рисовали тонкие линии, но кругом царила тишина и покой, однако все же кое-что они увидели — молниеносная тень, будто черт сиганула на крышу по стене и исчезла во мраке. Овсей с Севастьяном переглянулись — не почудилось?

— Видал ли? — спросил Овсей, открыв рот, так что кусок сухаря вывалился из него.

Севастьян перекрестился. Тут как раз неслышно явился Бармаил, хлопнул их по плечам, так что оба подпрыгнули.

— Вы чаво?

— Черт онамо по крыше скачет!

— Пустомеля!

— А негли кошка просто.

— Якая тебе кошка! Позабыли кого стережем, остолбени! — Бармаил подошел к дверям, вошел в избу, где на всех лавках спало многодетное семейство Мошкиных, открыл дверь в коморку возле печки, увидел в свете луны отрока Тишку, Завадского, дальше во тьме кто-то храпел.

Бармаил прикрыл дверь, вышел на улицу. Напарники глядели на него круглыми глазами.

— Еже уставились, сташивые? Чертей оне увидали яко дети малые. Дрыхнут бродяги. Дуй, Севастьян, греться!

* * *

Грубо разбуженный ранним утром, Завадский первым вышел из избы в мороз и тотчас прикрыл глаза рукой — так светло было от факелов, хотя на улице царила еще глухая тьма.

Четверка крепких лошадей, две большие телеги и худые розвальни, в которые впряжены были две низкорослые клячи. Завадский понял — далеко на таких не уедешь. И за этот «товар» он заплатит неподъемную цену.

Тишка и Антон вышли следом, тоже щурились, Тишка еще и дрожал.

— Черта криворожего нет, братцы! — громыхнуло позади.

— Кря!

Несколько факелов опустилось, и тут Филипп увидел, что у телег уже все были в сборе — Шумило с пятью своими братьями. Каждый при топоре или серпе, а один — Асташка даже с палашом.