Спаситель

Странно округлая и невероятно красивая Земля вновь пришла в оконце. Он видел ее как будто уже снизу, будто висел вниз головой над ней или под ней — решительно не понять. Кругом уже царил кромешный мрак. В коморке стало совсем темно. Он отдался чувству парения, ощущая невероятную легкость и без всякого намека на ужас понял — он лишился тела земного, перестал быть бренным и парит невесомо теперь душа его в небесах. «Плавающая» голова легко повернулась, и он увидел, что справа расположено еще одно круглое оконце. В нем Земля светилась чудным голубым светом, отсеченная от черноты белой радугой. А кругом — бесконечная россыпь звезд, бледные спирали, угадываемо огромные, диковинные рыбы с космических глубин. Он улыбнулся и глаза его в которых отражалась планета заблестели от умиления. А где-то там, подумал он, в красоте поднебесной остались Федора с Варькой, Котеринка и Куприк — и не ведают в яком великолепии живучи. Яко бы сказати им, чтоб не сильно горевали. Мне так тут хорошо…

Планета стала уходить из оконца. Корабль снова завибрировал, а затем начал кружиться. Планета дважды мелькнула в обеих оконцах суматошно. Мрак расступился. В оба оконца заглянуло Солнце и не уходило, стало жечь глаза.

— Уйди! — сказал он, пытаясь закрыть глаза рукой. — Уйди, проклятое!

Но Солнце не уходило. Правое окошко треснуло, затем переднее. Солнце росло, нагло забиралось к нему через оба оконца, заполняло собой коморку, становилось ярче, насыщенней, плотнее, вещественнее, пылало, и уже нельзя было даже мельком взглянуть на него. Все стало болью и ярким светом. Тяжелый страшный звук заскрежетал в голове — будто что-то перемалывало металл.

Он закричал. Глаза его были закрыты, но нестерпимый свет все равно проникал в него и жег изнутри и не было спасения от него и не будет. Свет есть ад твой и не скроешься от него никогда ты отныне, ибо ты теперь часть его.

* * *

Молодой сын торговца Фома Агеевич Петров был хорош собою и выглядел настоящим стрелецким командиром — чернобород, статен, лих и любил пустить пыль в глаза, то есть нимало не беден, хотя толком никто не знал, чем он зарабатывал на жизнь. Нравился он молодым девицам, вдовам, супружницам служилых и даже попадьям.

Сейчас лихо скакал он по полуразбойной торговой Гусейновской слободе, как положено приграничному поселению, собравшему в себе представителей самого разного сброда и самых разных национальностей.

Фому здесь многие знали и уважали, крестьянки задерживали взгляды на статном красавце — не совсем новая, но все же роскошная шуба-чернобурка не могла скрыть его широких плеч и доброй стати. Сияли красные кожаные сапожки, переливались глянцем шелковые штаны и бока породистой гнедой лошади.

Проскакав через всю слободу, он остановился у захудалого кабацкого двора, где собирался обычно самый отборный сброд — от пьяных ямских конюхов, до разбойников, называвших себя «казаками Ургинского гарнизона».

Бросив поводья кабацкому мужику, Фома легко соскочил с лошади и вошел в избу.

День был ранний и пьяниц было немного. За бочкой орали два каких-то казака, да один заезжий купец в бушлате сидел с кружкой в темном углу.

Фома подошел к нему, сел на лавку напротив, покосился направо — в конце узкого стола сидел еще один субъект самого отъявленного вида, и Фома нисколько не сомневался, что он имел к купцу отношение.

— На запад, брат, путь ныне наш. — Бросил Фома оживленным шепотом.

На Фому воззрились небесно-синие глаза.

— Когда?

— Завтре и до исхода седмицы будет мой человек в таможенной избе. Испросишь подьячего Левонтия Долженкова. — Фома снова поглядел на разбойника на другом конце стола, тот смотрел перед собой — будто не при делах. Внезапно по лицу его прошла судорога.

— Надежный человек?

— Надежнее, брат, не бывает. — Фома обратно поворотил лицо к собеседнику. — Бачка мой с ним издавна заводы [дела] водит. Справит он тебе проезжую грамоту, яко на хлеб, пошлину уплатишь померно самую малую, токмо товар под опоной хорошенько упрячь.

Купец достал мешочек и положил на стол. Фома тотчас схватил его, открыл, увидел блеснувшие талеры, перебрал пальцами — ровно десяток, удовлетворенно сунул под шубу.

— Крестцы не пропусти, Филипп, да срок блюди. Елико вас буде?

— Четверо.

— На волоченках?

— Пара саней.

— Годе. — Фома поднялся. — Легкого пути тебе, брат, чаю свидимся аще.

— Не поминай лихом. — Купец тоже встал и оба они обнялись на прощание.

* * *

Сидевший на высокой сосне низкорослый казачишка Овцелов бережно сложил подзорную трубу, убрал в карман и подув на ладони, свистнул.

Люди под сосной задрали головы.

— Едут! — крикнул он им.

Люди тотчас забегали.

— Едут! Едут! — вторили голоса внизу, отдаляясь вглубь леса.

Вмиг под сосной стало пустынно — все разбежались по кустам, только один высокий человек вскочил на лошадь и помчал на подъем по дороге. Скакал недолго, через минуту остановился у придорожной избушки с десятком толпившихся стрельцов. Дорогу перекрывали рогатины.

Всадник свистнул, спешиваясь. Стрельцы бросились в кусты, кроме двоих.

— Хозяин в избе? — грозно спросил у одного из оставшихся стрельцов спешившийся.