Наконец, спустя часа три добрались они до одноглазого старика Никодима, на которого после пары выбитых зубов указал очередной разбойник.
Никодим, по его словам, раньше состоял в разбойной шайке, грабил ясачные обозы и имел связи с ургинскими торговцами, но давно отошел от дел и жил обыкновенным плотником на краю слободы, однако старые связи не растерял — подрабатывал перепродажей краденных шкур и для этих целей имел на своем дворе тайное подклетье.
Никодима застали на печке в избе, у него болел зуб, распухла щека. Рогаткину, впрочем, было плевать, он сорвал Никодима с печки за ногу, тот пререкаться на стал, а сразу сказал — жил у него «сый блазень» — при нем два разбойника, из которых один скалился аки черт, да отрок смекалистый. Жили в сарае, платили по копейке в день. Показал. Сарай как сарай — лежанки из соломы, да стол, под которым, правда обнаружился лаз в подклетье.
Старик объяснил им, что гости использовали подклетье для согрева — спали там. Рогаткин сам спустился туда с факелом. В подвале никого не обнаружилось, однако остался запах китайского чая. Коротышка понял, что на верном пути.
— Зде они бысти, во-то егда ушли. — Заявил он Голохватову и принялся за Никодима.
Тот поведал, что гости покинули его три дня назад.
— Аккурат егда он тебя надул, околотень, — зло посмотрел Рогаткин на Фому.
В этот момент один из рындарей издал радостный крик.
— Хозяин! Хозяин! Гляди еже сыскали.
Рындари протянули Рогаткину замызганный клочок бумаги, на котором чернилами было начертано что-то вроде фрагмента карты — елочные леса, реки и посреди всего волнообразный крест.
Коротышка положил лист на стол, присмотрелся. Возле самого перекрестья был нарисован гусь. Понятно дело — Гусейновская слобода, усмехнулся Рогаткин. Северная оконечность креста была зачеркнута и надпись рядом гласила: Селенгинск. Аналогично зачеркнуты были западный и южный оконечности, а восточная обведена кружком и подписана — Вербицкое.
— Вербицкое еже бо? — вопросил Рогаткин.
— Сепь о полтораста верст отсюда к востоку. — Ответил кто-то.
— Тайга же там глухая?
— Недалече.
— Во-то иде сука сия, — несильно ударил Коротышка Фому в живот, — три дня коту под хвост. Остолбени!
Ранним утром уже выдвинулись в «погонь». Дорога была плохой, снегом все замело напрочь, вдобавок сам путь был плохой. Вербицкое было ближе уже к Шильску, чем к Селенгинску и этот путь к сепи не был основным, то есть никаких населенных пунктов и острогов на нем не было, не считая зимовий кочевников. К тому же запал Рогаткина, как это с ним часто бывало в долгом однообразном пути быстро иссяк.
За сутки они прошли двадцать верст и порядком устали, разбили лагерь, разожгли костры. Голохватов развалился у костра в своей роскошной шубе. Рогаткин присел рядом, денщик принес им водки.
— Ты, Перпетуй, токмо Безхвостьеву не сказывай, яко мы с твоим Фомой обмишурились — на смех подымет.
Рогаткин крякнул от водки и зашипел.
— Не возьму я в толк, брат, вроде все верно делаем и едва берем суку, яко он абие [тотчас] ускользает. Онамо убо в долине почитай мы проиграли — ни расколщика поганца, ни товара… Словно дьявол шепчет на ухо ему.
— На кручинься, брат, — хлопнул его по плечу Голохватов, — в долине он взнаком уполз, обаче мы ему серьезно дали по зубам. Людей тьму перебили, тунгусов взяли.
— Да токмо еже они ведают? Ничего! Блазни!
— Неважно. Главное, брат, он ныне зело напуган и никому не верит. Ведает еже мы дышим ему в спину. И мы все ближе, рано или поздно он оступится, потеряет со страху разум.
— Ближе, — невесело усмехнулся Рогаткин, глядя на луну, — сам-то веришь, брат? В якой глуши даже черти не водятся, во-то почто ему зде деянити? Ты внегда рассудить умел хладно. Скажи мне, брат, что сызнова мы упускаем?
Голохватов потер свою рыжую бороду, прищурился на костер, отхлебнул водки.
— Посем он ее не сжег?
— Чаво?
— А ну-ка дай мне сию фигурку писанную.
Рогаткин достал бумажку с нарисованным крестом, протянул Голохватову.
— Запад под нами в том тайны для него большой нет, яко и север. Единаче юг, кольми отнележ он вышел. — Бормотал Голохватов, разглядывая бумажку. — Посем Вербицкое? Тунгусы? Положим. Обаче до них проще добраться годе.
— Яко?
— Ему надобен поводырь, овые водятся при острогах.
— Токмо все остроги наши — не сунется.
— Малые мы не охватили.
Голохватов щелкнул пальцем по листку.
— Ближе всех к тайге Селенгинск, да разве онаме еже бо имеется? А ну свистни писаря Мирошку!
Мирошка прибежал через минуту.
— Ну-ка, братец, назови малые остроги недалече Селенгинска, близ тайги, идеже нет покамест наших людей.
Мирошка поднял глаза к небу, задумался.
— Токмо один такой имеется, хозяин.
— Какой?
— Итанцинский острог.
— Вот он где, братец. — Голохватов швырнул от себя бумажку и поплотнее укутался в шубу.
Рогаткин с уважением поглядел на друга, поднял листок и тяжело вздохнул.
Глава 49
Ранним снежным вечером Филипп, Антон, Бес и Тишка проскакали на добрых жеребцах рыболовецкую слободу, и влетели по мосту в Итанцинский острог, компенсируя бодрым наскоком отсутствие свиты.