Спаситель

— Сице ведь и ты, дядя, большой любитель гулеваний, и в том единако [также] аз от тебя научение принял.

Карамацкий широко улыбнулся, как бы одобряя ответ племянника, и вдруг с неожиданной резкостью огрел Степана звонкой пощечиной. Оставшаяся половина вина выплеснулась из чарки на медвежью шкуру, забрызгала вычищенные холопами сапоги.

— Подхалимство мне твое даром не надобе! — заговорил Карамацкий уже другим тоном, глядя в лицо перепуганному Степану. — Еже я тебе сказывал? Зде тебе не родная вологодчина, народ в Сибири бродяжный, волком глядучи, сплошь лихие и беглые, коегаждый второй — разбойник. Пальнешь — полыхнет. Голка [мятеж] нам годе? Годе, спрашиваю?

— Не… нет, — чуть не плача ответил Степан, по-девичьи прикрывая щеку рукой.

— Кругом шныряют шишы, яко крысы, челобитные в Москву и Тобольск еже по почтовому тракту летают! Воевода с полковником, дескать казнокрады, лютуют! А в Москве новый царь! Ведал? Интересуйся, не живи мухоблудом! Нос по ветру держи!

Карамацкий схватил племянника за отворот шубы.

— А ежели кто дерзит, имай [хватай] и в избу, — зашептал он, — и онамо учи дыбой да каленым крыжем и хоть истни его со всем его отродьем! Слух едино пойдет, но егда пробудишь в народе правильное — страх, а напоказ — токмо гнев и голку! Уразумел?!

— Да, дядя…

В это время раздался стук и следом из-за дубовой двери показалось напуганное лицо слуги, доложившего о прибытии подполковника Ермилова.

Карамацкий кивнул и тут же следом вошел поджарый полуполковник средних лет с волевым широким лицом, украшенном густой черной бородой. Степан с завистью стрельнул в него глазами — он знал, что Ермилов самый близкий к дяде офицер, тот кому он больше всех доверяет, по сути правая рука его.

— Дивись, Афанасий, — сказал ему Карамацкий собственноручно наливая Ермилову чашу вина, — Дурново на нас взъелся. Мало токмо ножками не топотует. Орет, глаза пучит. И смех и грех, прости Господи.

Ермилов улыбнулся, принимая из рук Карамацкого чарку и быстро глянув в нее, по количеству содержимого понял, что настроен начальник серьезно, а значит не до шуток ему и пустой болтовни.

— Хотел бы узреть ухарство сие, — сказал Ермилов и быстро осушив поданное на донышке, добавил, — обаче чаю, повод для беспокойства у воеводы все же имеется.

— Имеется, братец, имеется. Я их сыщу, кои бы ни были — всю Сибирь переверну, а потом… — Карамацкий улыбнулся и покачал головой. — Они либо последние остолбени, либо бесноватые.

— Разумею, Осип Тимофеич, что отряд десятника Егупова простые дурни махом не взяли бы. То деяния людей презело лихих, а бало самое осторожное — не худо вооруженных.

Карамацкий задумчиво посмотрел на Ермилова.

— Ты мне скажи-ка, Афанасий Иваныч, еже с тем проклятым Причулымьем? Не воротилися вестовые?

— Не воротились, аз убо казаков послал и оне не воротилися. Видать киргизы паки на дорогах шалят. Разумею, надобе сотенный отряд посылать.

— Обожди-ка с отрядом. Сперва зде порядок наведем. Размухоблудились мы досталь последнее время, Афанасий, сплошь веселья одни да охоты, — Карамацкий со страшным оскалом глянул на стоявшего как тень у стены племянника, — ин то гоже, сурьезные деяния нам на пользу сойдут. Доныне сам ведаешь, яко все нас уважали, пора бы напомнить всем кто мы есть. И воеводе наперво. Найдем этих шпыней и подожмем паки и воеводу. Заберем себе и Томский уезд. А покамест пущай себе плюскает.

Ермилов одобрительно кивнул.

— Сице стало быть, Осип Тимофеевич, отправляться мне к Ичке, как ты сказывал?

— Не… не надобе… он поедет, — Карамацкий кивнул на племенника.

Степан резко вскинул потупленные очи.

— Он? — неожиданно повысив голос протянул Ермилов, и тут же понял, что зря не удержал эмоций.

— Да, пущай он едет, а ты, ступай, Афонюшка. — Карамацкий положил руку на плечо Ермилову и слегка подтолкнул к двери.

Подполковник метнул ничего не выражающий взгляд на племянника Карамацкого и вышел за дверь.

Едва он ушел, Степан состроил плаксивое лицо.

— Почто ты дяденька зазоришь [позоришь] меня перед всеми яко последнего холопа? — затянул он.

— Ну-ну, чего разгузынился, — ласково протянул Карамацкий, приобняв племянника, — видел яко он на тебя глянул, егда сказал еже ты к Ичке поедешь? Ведаешь посем?

— Большо [кажется], — оживился племянник.

— Во-то, времена ноне такие. Никому доверять нельзя.

— Даже твоему Ермилову?

— Даже ему.

— А мне?

Карамацкий улыбнулся.

— Ермилов — верный человек и добрый воин, но он всего лишь слуга. А ты моя кровь. И сим все сказано.

Племенник хотел улыбнуться, но удержался — сдвинул брови и деловито кивнул.

— У Ички не лютуй, привезешь ему вина и цинских бусов из цветного стекла, селькупы то любят, да изведай ласково, пущай все расскажет, еже сам ведает, якие слухи бродят среди дикарей про тех разбойников, а паки упроси его забрать на три дня его шамана. Силой не ничай. Скажешь особая просьба Осипа Тимофеевича. Ласков будь. Шамана скажешь вернем, одаришь его шубой и перстнем, казакам же в дороге накажи, иже шалить задумают, над шаманом смеяться — со мной дело иметь станут. Пущай везут его сюда яко важного гостя.