«Спасская красавица». 14 лет агронома Кузнецова в ГУЛАГе

К вечеру наша камера была битком набита только что осужденными «государственными преступниками» со сроками 10, 15, 20 и 25 годами и с «намордниками» в 5 лет, с лишением прав.

Когда в камеру вводили вновь осужденного, ни на одном лице не было грусти. На вопрос «сколько дали» каждый довольно весело отвечал: катушку (то есть 10 лет), полторы, две, две с половиной катушки.

Всем не верилось, что это по-настоящему. Но факт остается фактом.

Спустя много лет и сейчас становится жутко, когда вспоминаешь этот судебный произвол, и как-то невольно вспоминаются слова из одной тюремной песенки: «Эх вы судьи, кровопийцы, осудили вы меня, осудили млады годы и сослали далеко!»

Советский суд должен быть самым справедливым и строгим судом в мире не только теоретически, но и фактически. Тем более что перед судом стоял человек, пробывший в партии около четверти века и ничем не запятнавший своего партийного имени. Бывший рабочий, участник трех революций. Общественник. Бывший член московского Совета депутатов.

На основе ложного доноса, гнусной клеветы меня обвиняют в одном из тягчайших преступлений – измена Родине и предательство родной Коммунистической партии!

Военная коллегия Верховного суда Союза ССР поступила со мной так, как не поступает ни один Народный суд Советского Союза при разборе дел убийц, воров, поджигателей, расхитителей социалистической собственности и т. д.

Но как впоследствии оказалось, прокурорские работники действовали исключительно в угоду культа личности, по заданиям матерого врага народа, партии и Советского правительства, в угоду международного империализма шпиона Берии и его приспешников, задавшихся целью перебить и уничтожить партийные и общественные кадры…[50]

15. Подготовка к этапу

После судебной процедуры в Бутырской тюрьме нас продержали примерно 15 дней, во время которых нас готовили к этапу. Свидание с родственниками было запрещено, деньги на личный счет от родных принимали.

За это время мы прошли санитарную обработку: одежду пропустили через жарку, в парикмахерской постригли и побрили. В бане помыли, воды давали вдоволь. Работники бани были вежливы, из вещей ни у кого ничего не пропало.

Нам дали выписку продуктов на 25 рублей каждому, у кого имелись на лицевом счету деньги.

В нашей камере безденежных оказалось мало.

В тюрьме существовал негласный товарищеский порядок: если у заключенного нет денег на выписку, то те, кто сделал выписку, из своей выписки выделял в фонд неимущих 10–15 % своей выписки. Главным образом выделяли табак и баранки.

Проведя санитарную обработку и сделав выписку продуктов, нас вывели в коридор и проверили каждого по формуляру: фамилия, имя, отчество, год рождения, статья, пункт, срок.

Мы старались выяснить, куда же нас гонят.

И выяснили, что нас гонят в Коми АССР, в Устьвымлаг[51].

На второй день нас перегнали в здание бывшей тюремной церкви. В этом помещении не было никакой обстановки, даже нар, так что нам пришлось расположиться на полу и спать вповалку.

В этом помещении нас продержали двое суток.

16. Переброска из тюрьмы на ж.-д. ст. Сокольники

21 июля 1941 года ранним утром нас выгнали во двор тюрьмы, где уже стояли воронки. Сделали перекличку и в алфавитном порядке рассадили по воронкам и повезли в неизвестном направлении.

Скоро нас привезли на ж.-д. станцию Сокольники[52], где уже стоял паровоз с прицепленными к нему вагонами, готовыми к нашему приему и дальнейшей отправке.

Кроме мужчин, сюда были привезены и женщины, жены бывших ответственных партийных работников, ранее осужденных как враги народа.

В общей сложности нас здесь собрали около 350 человек[53].

Здесь нам была произведена повторная поверка и по списку, в алфавитном порядке нас разместили по вагонам.

Женщин поместили в одни вагоны, а нас в другие.

Вагоны были поданы под названием «столыпинские»[54].

17. Путешествие в столыпинском вагоне

Я попал в двухместное отделение, куда нас было помещено 6 человек.

Конечно, в двухместном купе шести людям разместиться было нелегко, да еще с багажом и на продолжительное время.

Но все же мы разместились[55], по два человека на каждую полку, лежали в сутычь или валетом. При таком распределении у нас оказалась еще свободная площадь под нижней лавкой и на полу; на полу же стояла параша.

Так мы ехали до г. Кирова.

22 июля наш поезд выехал со станции Сокольники, в 10–11 часов вечера нас довезли до станции Перово под Москвой. Здесь поезд остановился, и мы сначала не поняли, в чем дело.

Наш конвой покинул вагоны, и мы остались взаперти без охраны.

На улице темная июльская ночь, слышатся оружейные выстрелы, мы смотрим в окно и видим, как разрываются снаряды.

Оказывается, в это время на Москву был совершен первый[56] немецко-фашистский налет, и по налетчикам стреляли наши зенитки.

Фашистские самолеты были отогнаны. В вагон вернулся конвой, и поезд двинулся дальше[57].

Следующая наша остановка была ст. Киров.