От воспоминаний на глаза наворачиваются слезы. Заметив это, Макс хмурится:
– Кончай сырость разводить, мать. Ну, что ты? Не ссы, прорвемся! Я, конечно, мальца «запаршивел», но теперь все будет ништяк. Ты, главное, печеньки найди, лады? Без них на стороне зла никак, сама понимаешь…
Юлька улыбается так широко, что становится больно. Кажется, уголок губ треснул, но это все ерунда. Конечно, она понимает. И она принесет печеньки. Хоть из-под земли достанет, весь город перероет, но найдет!
Палыч долго не хочет открывать железную дверь магазинного склада, в котором он устроил свою берлогу. Противно перхает с той стороны, матерится и грозит пристрелить. Но Юльке нужны печеньки, и она не отступит. Будет колотить в тронутый потеками окислов прямоугольник легированной стали до тех пор, пока руки поднимаются.
Наконец лязгает засов, и дверь со скрипом приоткрывается. Палыч некоторое время изучает в образовавшуюся щель девушку и улицу за ней. Затем открывает дверь шире. В руке у него пистолет. Ствол направлен Юльке в живот.
– Опять, что ль, рыбы? – сипло интересуется властелин продмага, обдавая Юльку смрадом перегара, мокрой псины и нутряной гнили. Воды у Палыча полно, хоть каждый день мойся, но вопросы гигиены бывшего сторожа явно не заботят.
Юлька мотает головой:
– Нет. Мне другое нужно.
– Нужно ей! – ворчит Палыч. – Мне, может, тоже до … всего нужно, но я молчу!.. Ладно, заходь.
Он пропускает Юльку вперед, еще раз обшаривает цепким прищуром улицу и грохает дверью. Темнота наваливается на Юльку со всех сторон. Скрежещет засов, и этот мерзкий звук не позволяет Юльке разобрать обращенную к ней фразу.
– Что?
– Через плечо! Фонарь, говорю, есть?
Девушка кивает и только потом понимает, что в темноте это бесполезно.
– Есть.
– Так зажигай, коли есть. На вас, залетных, батарей не напасешься…
Они спускаются по выщербленным бетонным ступенькам, Юлька – впереди, светя фонариком в левой руке, а правой держась за ржавую трубу-поручень вдоль стены, хозяин – за ней. Юлька знает, что пистолет он по-прежнему держит наготове. Говорят, Палыча пытаются ограбить чуть ли не раз в неделю. Он не единожды просил Макса найти ему в городе патронов к «макару» или запасной ствол. А лучше – и то, и другое. Обещал щедро заплатить. В последний раз Макс пошутил, что, будь у него ствол, он и сам бы грабанул Палыча. С тех пор дорога в продмаг ему заказана: мнительный старик открывает только Юльке. И цены задрал до небес, с-сволочь!
Миновав небольшой коридор, они оказываются внутри склада. Палыч щелкает выключателем на стене. Одной из двух люминесцентных ламп под потолком не хватает – то ли перегорела, то ли вывернута в целях экономии. Но и в ее холодном неживом свете прекрасно видны стеллажи с коробками и банками. Консервированное мясо, рыба, фрукты. Упаковки бутылей с водой. Водка. Крупы. Макароны. Сахар. От всего этого изобилия вокруг к горлу Юльки, как всегда, подступает колючий комок. Она несколько раз сглатывает.
– Ну, чё застыла, как статуя? Говори, зачем приперлась. Продаешь, покупаешь? – Хозяин богатств недружелюбно косится на девушку. Потом запускает руку в открытый мешок на ближайшем стеллаже и, достав горсть изюма, кидает в рот, роняя несколько ягод на пол. Жует, громко чавкая, пуская темную слюну на кудлатую бороду. Борода Палыча напоминает Юльке трехцветную кошку: черные, рыжие и седые волосы. Девушке отчего-то становится невыразимо гадко.
– Покупаю, – произносит она, стараясь выдерживать ровный тон. Палыч такой: только дай ему понять, что тебе что-то по-настоящему нужно, – враз обдерет как липку. – Печенье есть?
– Пече-енье? – Мерзкий старик слегка запрокидывает голову, скалясь в ухмылке. К нескольким зубам прилипли темные кусочки изюма, отчего кажется, что едва ли не половина зубов в его смрадной пасти сгнила. А может, так и есть. Вонь-то какая… – Печенье нынче штука антикварная, девка. Что дашь?
Юлька снимает рюкзак и начинает выкладывать на обшарпанный стол у стены свои богатства. Старик смотрит – сперва с жадностью, потом со все более возрастающей скукой. Слегка оживляется только при виде виски: поднимает бутылку поближе к свету, бултыхает содержимое, потом откручивает крышечку, шумно втягивает ноздрями запах. Юлька задерживает дыхание, сердце радостно колотится. Палыч, хмыкнув, завинчивает бутылку, ставит на стол и категоричным тоном выносит заключение:
– Говно.
– «Глен… фиддик»… – От подступивших слез Юлька выговаривает длинные слова лишь в два приема. – Восемнад… цатилетний…
– Да хоть восьмидесяти! – хмыкает старик. – На хрена мне эта бурда заморская, когда у самого водяры – залейся? Еще что есть?
Больше нет ничего. Опустив голову, роняя слезинки на грязный бетонный пол, Юлька лепечет что-то про дрова. Что она потом отдаст. Найдет и отдаст. Честное слово. Что угодно. А сейчас ей очень-очень нужно печенье…
Как будто сквозь вату до нее доносится:
– …штаны.
– Что?
– Штаны спускай, говорю. И что под штанами – тоже. Или вали отсюда.