Спасти или уничтожить

Именно Станислав Круликовский в разговорах с Пилсудским впервые высказал идею, легшую в основу нового общества, созданного польскими эмигрантами, боровшимися с Россией, — общества «Прометей».

Вернувшийся в Россию Стась стал той осью, вокруг которой завертелась работа. Наконец-то он смог заняться тем, что считал главным, тем, что так удивило Пилсудского. Стась Круликовский сумел убедить Дзюка, что союзниками поляков в борьбе против русских могут стать не только украинцы и белорусы, но и народы Кавказа, и те, кто живет в Туркестане.

Пилсудский до конца дней своих был уверен, что именно «Прометей» стал той силой, которая помогла ему одолеть Россию, а Стась — именно тот человек, который породил эту организацию.

Черчилль долгое время считал, что польское эмигрантское правительство — это не очень тяжелая ноша, которую Британия должна нести, чтобы выложить на стол, когда начнутся долгие споры о послевоенном устройстве мира. Уже в сентябре тридцать девятого, едва узнав о том, что коммунисты двинули свою армию навстречу Гитлеру, занимая часть Польши, Черчилль, в ту пору первый лорд Адмиралтейства, решил про себя, что это значительно ослабит позиции Сталина на послевоенных переговорах. Конечно, если большевики вообще останутся на этом свете как элемент бытия. Поэтому он и продолжал терпеть поляков, которые только и делали, что грызлись между собой. Как-никак валет для будущего всемирного покера.

После того как Гитлер напал-таки на Сталина, Черчилль подумал, что значимость этой карты возросла: теперь можно будет ставить условием сотрудничества со Сталиным и изменение его политики в отношении эмигрантского правительства — и настоял на том, чтобы поляки задвинули в сторону свой гонор и подписали с большевиками хотя бы соглашение о восстановлении дипломатических отношений.

Покерный валет стал дамой.

И уж совсем высоко поднялась ценность этой карты, когда в декабре сорок первого в войну вступили американцы, которые до этого всячески отгораживались от сотрудничества, надеясь отсидеться за океаном.

Еще раньше, когда Черчилль добился-таки от Рузвельта подписания Атлантической хартии, он узнал (кстати, довольно неожиданно), что польская диаспора в США весьма влиятельна на разных уровнях, и отметил где-то в подсознании, что такое нельзя упускать из вида в будущем.

Теперь же, когда Рузвельт стал самым настоящим «собратом по борьбе», ему нужна была поддержка самых разных сил, и американские поляки вполне могли сыграть важную роль, и пренебрегать этим, откладывать это в дальний ящик никак не следовало.

Теперь, считал Черчилль, пришло время воспользоваться им и «Прометеем» на благо Англии и пригласил Круликовского в свой дом в Чартвелле, уверенный, что тот должным образом оценит ту честь, которая ему оказана…

Обеденную беседу вел хозяин, который, впрочем, говорил о живописи, о природе и местных достопримечательностях, а после обеда пригласил Круликовского обозреть окрестности, и только после часовой прогулки, решив, что пожилой поляк утомился и неспособен хитрить, Черчилль приступил к главному.

Они сидели на террасе, с которой открывался восхитительный вид на Кентскую равнину, когда Черчилль спросил:

— Как вы, человек, стоявший у истоков Польши, человек, посвятивший жизнь делу ее возрождения, оцениваете нынешнюю ситуацию?

Круликовский сразу же показал зубы:

— Пан Черчилль относится к тем людям, которые обладают громадными возможностями в этой сфере человеческой деятельности в сравнении с другими людьми, в частности, например, со мной. Поэтому вопрос ваш либо риторический, либо предшествует предложению, которое мне может показаться неприемлемым.

Черчилль был в хорошем настроении, поэтому решил поиграть:

— Если вы говорите обо мне как о человеке, то мои возможности предельны и исчерпаемы точно так же, как возможности других людей. Если же вы говорите о премьер-министре, то мои возможности определены той обстановкой, в которой мне приходится действовать на благо моей страны.

Круликовский продолжал упорствовать:

— Тем не менее, пан Черчилль, вы — премьер — приглашаете на обед в свой дом меня — простого старика-чужеземца, которого можете в любой момент вышвырнуть за пределы своей страны! И это при том, что совсем недавно, и вы это, конечно, знаете, мне было нанесено оскорбление, которое, как я думаю, не могло бы быть сделано без вашего одобрения, хотя бы и молчаливого.

Черчилль налил виски себе и указал взглядом на бокал Круликовского. Тот кивнул, и премьер, переваливаясь, подошел к нему, наполнил бокал виски и вернулся на свое место.

Только после того, как хлебнул, начал отвечать:

— Нам нет нужды пикироваться, мистер Круликовский. То, что сделал ваш премьер, — его решение, и мне нет смысла лукавить перед вами. Но следует признать, что я отнесся к этому событию с удовлетворением. Должен также признать, что в противном случае возможны были бы осложнения в наших отношениях.

Круликовский поставил бокал на столик и заговорил, помогая себе руками: