Спасти Москву

Всерьез озадаченный, вернулся он к мальцам своим и Ждану. Так, за играми и забавами, еще несколько дней заботами заполнились. Впрочем, вскоре и это отступило на задний план на фоне грядущей беды, и Булыцкий снова принялся поглядывать в сторону столицы.

Прождав еще с неделю, Булыцкий решился бежать. Лететь в Москву с вестью тревожной, и хоть и не отведет беду, так хоть уговорит ворота не отворять да медом хмельным не злоупотреблять. С ним в провожатые юродивый местный увязался, Сенька. Вроде и понимает все, и говорить может, да все больше с птахами на каком-то одному ему только понятном языке. Думал Оскола взять, да тот молод был да горяч. И лодыжка, хоть уже и ходил без костыля, о себе знать давала. И самое главное, болтлив уж очень, а в этот раз Булыцкий решил не говорить никому ничего. Оно так спокойней – и ему и Сергию. Хотя в том, что Сергий Радонежский сразу же поймет, куда это ноги унесли гостя монастыря, преподаватель и не сомневался нисколько. Впрочем, и не заботило это его сейчас.

Едва первые лучи солнца позолотили верхушки деревьев, пришелец, прихватив с собой рюкзак с заранее припасенным харчем и аптечкой, отправился в путь. По современным меркам не длинный путь – часа три-четыре с половиной на машине по двухполосному шоссе – превратился в настоящую пытку. Даже зимний переход со старцем дался намного легче. Конечно, не в последнюю очередь благодаря тому, что санями катили, да сани-то ведь тоже не чета привычным автомобилям. Да и потом, и тогда уж очень страдал Николай Сергеевич от холода. Оно хоть и укутан как следует был, да все равно сиднем в санях сидел, следя, чтобы свечи вовремя менялись да чтобы росток драгоценный ненароком не погубить. А тут еще и Сергию благодарность; едва лишь поняв, кто перед ними, всех мастей купцы приглашали к обозам, зовя подкрепиться да отдохнуть с дороги.

А вот в этот раз как повымерла дорога-то. Хоть бы один караван! Так что ночевки в густых кронах деревьев стали для него делом обычным, и не сказать, чтобы старое тело было таким сильно радо. Мышцы гудели от длинных переходов, поясницу нещадно ломило, все тело покрылось синяками да ссадинами, а открытые участки кожи горели от солнечных ожогов да укусов комаров и мошкары. Сенька – молодой провожатый, что за банку стеклянную вызвался довести пенсионера до Москвы, как мог, помогал, да толку было немного. Да и чудной он был с рождения, поэтому лишь исправно топал по одному только ему известным тропкам да кашеварил по вечерам, истово потом молясь на каком-то своем языке, в отблесках костра превращаясь в грозного то ли языческого идола, то ли христианского архангела.

А дорожка все плутала и плутала. Николай Сергеевич уже и счет потерял шагам, проведенным в пути. С трудом поспевая за проводником, он уже несколько раз смачно обматерил и самого себя, и Тохтамыша, и князя, и вообще все те силы, которые непонятно зачем и за какие грехи забросили его в этот далекий век. А еще все чаще сомнения были в том, что Сенька сам дорогу верную знает; уж очень путаный путь у них был. Уж подумывать начал преподаватель, что паренек завести его куда хочет, как на третий день все переменилось.

О приближении крепости они догадались по тревожному гулу набата[60]. Ветер разносил траурные всплески ударов, и Николай Сергеевич понял: не успели. Сенька тоже, хоть и не от мира сего, а все ж таки также учуял каким-то своим шестым чувством беду и, подхватив пенсионера под руку, потащил его на звук. Впрочем, это было лишним. Набат взбодрил того, пробудив неведомые до сих пор силы и энергию. Уже не разбирая дороги, спотыкаясь и падая, уворачиваясь от летящих в лицо веток и раздирая в мясо руки да хари, бросились они вперед, ведомые звуком.

Сколько они бежали, Булыцкий не помнил. Казалось, целую вечность. Помнил он так же, как лес внезапно расступился, вдруг открывая ощетинившуюся частоколом крепость Кремля да пожарища посада выжженного. Да ворота, в которые тянулась длинная орущая очередь возов, телег да скота, между которыми, размахивая руками и крича что-то непотребное, носились перепуганные мужики и бабы.

– Опоздали! – Николай Сергеевич без сил опустился на поваленную березу. – Тохтамыш идет. Тьфу, пропасть! – зло сплюнул он под ноги.

Сенька, видать, еще не понял, что произошло, а потому, схватив задыхавшегося от бега старика, поволок по направлению к воротам. Гонцы влились в галдящий поток и ринулись к воротам.