Спасти огонь

Наконец-то Машина смог вернуться в Мексику и счастливо воссоединиться с возлюбленной. Поначалу целовать ее, безъязыкую, ему показалось странно. Он поклялся, что раздобудет ей новый язык для пересадки. «Сердце вон пересаживают же. Или печенку. А язык, наверное, и вовсе легче простого». Несколько недель Машина наслаждался любовным гнездышком, а потом соседка — не жилось ей, сплетнице, спокойно — рассказала ему, что видела, как в дом заходил высокий белобрысый, шевелюристый такой тип и остался на всю ночь. Яд сомнения отравил Машине кровь, ворвался в вены, как стая злобных головастиков. Машина начал там-сям расспрашивать и потихоньку выяснил, что язык-то Эсмеральде отчикали как раз за шпионство для Хосе Куаутемока. Ревность, ревность, ревность, ревность. Ярость, бешенство, злоба, ревность, ревность.

Он допросил Эсмеральду. На своем обезьяньем она все отрицала. Но увлажнившиеся глаза ее выдали. Машина притворился, будто поверил. Неделю спустя попросил ее съездить с ним на ранчо. Они долго ехали грунтовыми дорогами, а за ними — еще один джип. Остановились где-то в глуши. Там Машина раздел Эсмарельду догола, порезал ножичком в разных местах, чтобы помучить, а потом насадил на кол, который нашел тут же, на лужку, и заострил с одного конца. Пятнадцать минут Эсмеральда орала от боли и махала руками, тщетно пытаясь освободиться от разрывающего ее изнутри кола. В напрасной надежде прекратить пытку она призналась в измене и даже без языка сумела прокричать: «Прости! Прости! Прости!» Ни один мускул не дрогнул на лице Машины. Он велел своим сообщникам подтянуть ноги Эсмеральды книзу, чтобы кол вошел поглубже во внутренности. Она была еще жива, когда он снес ей голову мачете.

Жребий Хосе Куаутемока был брошен. Машина поклялся убить не только его, но и любую женщину, которая будет с ним. И виной этим смертям будут ненависть, ревность, слепая ярость, неодолимая скорбь, безумие. Эсмеральда, любовь моя, зачем ты это сделала? Эсмеральда, мой дом, мое логово, мой ад, мои небеса, мое проклятие, моя хозяйка, моя рабыня, мой палач, моя тьма.

Новый Отелло отдал приказ: убейте Хосе Куаутемока. Убейте медленно по возможности. Убейте, глядя ему в глаза. Убейте дважды, трижды, сотню раз. Убейте, как он убил меня. Убейте в упор, в спину, в бок. Убейте, а потом убейте снова, а потом убейте опять. Убейте в этой жизни, убейте в следующих и так без конца. Убейте, чтобы я перестал умирать. Убейте, убейте, убейте его.

Возможно ли остаться собой после такого глубокого, радикального опыта? Некоторые мои подруги изменяли и совершенно не волновались по этому поводу. «No big deal»^[19], — говорила мне одна. «Любовник — залог счастливой семьи», — говорила другая. Это можно было отнести к моему быстротечному роману с Педро: «No big deal». Моя жизнь никак после него не изменилась. Дверь ненадолго распахнулась и захлопнулась. Но мои отношения с Хосе Куаутемоком, словно сель, смыли меня прежнюю. Эта лавина складывалась из тюрьмы, его криминального прошлого, улиц Истапалапы, постоянного страха смерти, из тревоги, любви, желания, отчаяния, нежности. Не самый легкий для желудка коктейль, но вызывающий тяжелое привыкание.

Рядом с Хосе Куаутемоком я чувствовала, что меня защищают, что обо мне заботятся. Никогда не ощущала угрозы или опасности. Печально признаваться, но в ситуации, в которой речь шла бы о жизни и смерти, я предпочла бы оказаться с Хосе Куаутемоком, а не с Клаудио. Он оставался бы спокоен. Не сбежал и не оставил бы меня одну — такого просто невозможно себе представить. Надо отдать должное Клаудио: он тоже не струсил бы. Трусом он вовсе не был, но я видела, что он человек хрупкий, не готовый к серьезному кризису. И дело здесь не в росте или мышцах, дело в настрое. Улица и тюрьма закаляют, учат проницательности, и Хосе Куаутемок был бы способен не только дать отпор опасности, но и просчитать ее заранее.

Хулиан рассказывал, что в тюрьме могут убить за самое мелкое оскорбление или один неосторожный взгляд: «Первым делом, когда попадаешь в тюрьму, нужно выучить шифры». Он описывал сложную систему сигналов и символов, которая позволяла определить, кто есть кто в иерархии, а также разбираться в оттенках обид. Каждая категория преступников интерпретировала эту систему по-своему. То, что для киллера было обычной шуткой, для насильника могло стать смертельным оскорблением.

Как девушке заключенного, мне следовало разобраться в тонкостях тюремной грамматики и понять, как мое присутствие нарушает хрупкое равновесие. Признать, что высокая, явно обеспеченная женщина со светлой кожей, хорошо одетая и пахнущая дорогим мылом, не слишком-то вписывается в суровую местную обстановку и рано или поздно это приведет к конфликту. И тут я полностью доверяла Хосе Куаутемоку. Знала, что у него достанет умения достойно встретить и разрешить этот конфликт.