Спасти огонь

С Хосе Куаутемоком я научилась ценить настоящее. Полное волнений и неожиданностей, но кипучее и яростное. Мое воспитание с детства было нацелено на будущее, только на будущее. Вся энергия уходила на преследование чего-то неосязаемого. Потому что в будущее, так или иначе, нужно верить: жить будущим — акт веры, ставка. Но теперь я предпочитала делать ставку на настоящее с любимым мужчиной. С ним мне не было скучно даже молчать. Его тело излучало яркий свет, мощь. И я говорю не о мышцах или размерах. Это было все равно что лежать рядом с волком или со львом. В Клаудио, несмотря на его финансовые успехи, чувствовался бычий, домашний дух. И я больше не хотела оставаться с ним.

Но ни в коем случае не собиралась отказываться от детей. Я стану сражаться за опеку изо всех моих сил. Они должны принять, что отныне я стану другой, не той нюней, к которой они привыкли. Я извлеку их из нездорового пузыря гиперопеки и сделаю из них более отважных, более дерзких, более готовых к драке людей. Больше не буду моментально потакать всем их капризам и не буду нагружать бессмысленными занятиями.

«Самое живое есть самое дикое», — утверждал Торо, и такими и будут мои дети: самыми живыми.

На закате район наполнился звуками. Собаки начали оглушительно передаиваться. Создавалось впечатление, что на каждом квадратном метре обитает по псу. В отличие от Сан-Анхеля, где все собаки воспитанные и сдержанные, поскольку их дрессировали подражатели Сесара Мильяна, знаменитого Переводчика с собачьего, и лишили всей собачьей природы. В Унидад-Модело лай никого не волновал. Мои соседи уже составили бы жалобу в совет района и, если бы это не подействовало, подали бы в суд.

Зазвучали голоса людей таких профессий, которые я давно считала исчезнувшими: продавцов засахаренного батата, продавцов птиц, старьевщиков, утильщиков, точильщиков, мороженщиков. Они перекрикивали лай. Шум как сущность квартала. Еще было слышно, как переговариваются хозяйки у булочной, как старшеклассники второй смены возвращаются из школы, как старики выходят подышать свежим воздухом на соседние крыши. Конечно, немец или японец не может не влюбиться в такой район. Жизнь во всем ее великолепии, без смягчающих фильтров, свойственных другим культурам.

На одной крыше я обнаружила телохранителя Франсиско, внимательно наблюдавшего за ближайшими переулками. Франсиско рассказал нам, какими путями отходить в случае появления полиции. По крышам добраться до телохранителя, и тот укажет дорогу дальше. Мы решили, что неделю пробудем в этом доме, потом на несколько дней переедем в другой и вернемся обратно.

Несмотря на шум, мы уснули на лежаках. В девять другой телохранитель поднялся сказать, что ужин готов. Мы сошли вниз. В столовой нас ждал Франсиско. Он рассказал, что встречался с Хоакином Сампьетро, знаменитым адвокатом по уголовным делам, чтобы тот рассмотрел наши дела и обдумал, какие могут быть варианты с точки зрения закона. У Хосе Куаутемока их было негусто: он почти наверняка садился обратно в тюрьму. А вот я, с помощью разных уловок и коррупционных схем, могла спастись от заключения. «Какова вероятность успеха, по мнению твоего адвоката?» — спросил Хосе Куаутемок. Франсиско улыбнулся своей заученной улыбкой и сказал не без иронии: «Сто процентов, если все будет хорошо, ноль процентов, если все будет плохо». И добавил: «Как только сможем, отправим вас подальше отсюда».

Она с ним. Наконец-то рядом с ним. На свободе. Кореша предупреждали, каким широким и неузнаваемым кажется мир после тюрьмы. Он прожил в городе чуть больше двадцати лет и многие улицы и проспекты помнил очень смутно.

Хосе Куаутемок был потерян, как девственность мальчика, обучавшегося у монахов-педофилов. Он не имел никакого факин представления, где находится. Куда, блин, их несет по городу. И все время боялся, что она сейчас скажет: «Иди на все четыре стороны, а я домоиньки». Но нет, его зазноба осталась с ним. Он начал верить в чудеса. Точнее, она уже давно была для него чудом. Поэтому он должен ей доказать, что этот пиз-дец — бросить все ради него — имеет смысл, что выход есть, что их ждет лучшее будущее.

Его начинала одолевать усталость. Сам-то он на любом пустыре мог заночевать, лишь бы не на нарах. Но, по здравом размышлении, нельзя подставлять Марину. Если к ней кто-то пристанет, придется этого мудака убить, а с убийствами пора завязывать. Иссечь из себя эту злокачественную опухоль.

В конце концов они приехали в мотель. Он с удовольствием содрал с себя тряпки соперника. Его воротило от чужих шмоток, тем более этих. Он никогда не считал себя ревнивым. А теперь закипал от одной мысли, что кто-то до нее дотронется, пусть даже муж. Нелепое чувство, учитывая обстоятельства: она-то с ним, и только с ним, а муж остался где-то за две тысячи планет отсюда.