Спасти Советский Союз

– Ох, батенька, Лев был героем революции, ее основателем, и за всеми своими заслугами всерьез Сталина не принимал. «Владимир Ильич, не волнуйся, когда нужно будет, мы его остановим, и потом – ты у нас руководитель и еще долго проживешь». Троцкий был страшно измотан, он только что вернулся с Дальнего Востока. Я смотрел на старого друга, героя революции и Гражданской войны. Как он все же хорошо выглядел, пылал энергией и здоровьем. А я в этих Горках тихо умираю, не ведая, что творится в мире. Сталин запретил иметь в доме радио и даже газеты доставлять не разрешал. Потом начались ужасные головные боли. Терпеть не было сил. Я просил у врачей обезболивающих, но они почему-то мне говорили, что все пройдет, надо просто потерпеть. Я терпел, но боли не отступали. Что-то тут не так. Когда болезнь на время немного отпустила сел писать обращение к съезду, где предупредил товарищей о правильности их выбора. Меня на съезд опять не пустили врачи. Поехала Надежда Константиновна и зачитала мое обращение. В письме я указал, что Сталин сосредоточил чрезмерную власть в руках, и это очень опасно для партии в будущем. Чтобы не подумали, что я враждебно настроен к Генсеку, я затронул и других лидеров, сказав про Троцкого, что это самый талантливый руководитель, но чересчур уверенный в себе человек, досталось и Бухарину, и Пятакову. Я старался быть осторожным и тактичным в оценках Сталина. Но, как оказалось, он заранее узнал о письме и перед съездом в кулуарах распространил слухи о моем плохом душевном состоянии. Крупская зачитала письмо, Сталин изобразил обиду и подал в отставку, но большинство делегатов ее не приняло. Что взять с больного Ленина? Я об этом узнал позже. Мое обращение прочли, но все осталось по-старому. Сталин набирал власть. Теперь ко мне приезжал только он, никого больше не допускали под благовидным предлогом – не беспокойте Ильича. Боли усиливались. Не выдержав, попросил Сталина привезти мне хорошие обезболивающие таблетки. Я заметил, как хищно блеснули при этом его глаза. Через месяц лекарство было у меня. А еще через месяц я умер. Удивительно, но Сталин заранее знал, когда наступит смерть. Я умер без десяти семь вечера, а уже час спустя он был у моей постели и рыдал над моим телом. – Ленин закрыл глаза. – Так я загубил начатое дело. Незадолго до смерти я оставил завещание. В нем просил назначить руководителем партии Троцкого – хотя у него есть свои недостатки, но это будет самый полезный человек. Я покидал свое тело и видел Сталина, Рыкова, Зиновьева, Каменева, Бухарина, Томского. Поднимаясь над собственным телом, кричал им: «Друзья, не верьте Сталину! Не верьте! Он погубил меня! Погубил!». Но они не слышали. Изо всех сил с надрывом стонал: «Не верьте Сталину! Завтра он погубит и вас!». Быть может, они и услышали меня, но не поверили. Мои старые партийные товарищи не поверили мне, они доверились очень послушному и почтительному к ним человеку, слишком уверенные в собственном могуществе. А где же мой самый близкий соратник, которому я завещал партию? Его нет. Сталин заботливо отправил Льва в Грузию на отдых, заверив, что со мной все хорошо. Теперь у моего тела его нет, как не будет и у гроба. Только Сталин будет безутешно оплакивать меня на глазах всего мира. Кому же, как не ему, и стать моим приемником? – Ленин опять тяжело вдохнул. – Я надеялся, что мое тело похоронят в Петрограде рядом с матерью. Там мне хотелось встретиться со своей семьей, и по ночам мы сидели бы вокруг могилы и как в былые время беседовали о большом мире, о своих маленьких секретах и, конечно, о том, как быстро прошла жизнь и как мы все не берегли то время, которое подарила нам природа. Но Сталин лишил меня такой возможности. Он просчитал все. Вместо того, чтобы предать земле, мое тело забальзамировали, а мощи выставили на всеобщее обозрение, стал подобием святого. Сталин знал, как набожен русский народ. Теперь громили церкви, расстреливали священников, место церквей заменили партийные комитеты, попов поменяли на парторги, а место Бога отвели мне.

– Зачем они это сделали? – удивился я.

Ленин загрустил, его лицо совсем посерело.

– Я тоже ломал голову, для чего меня так возносят? Потом понял. Что русский человек привык ценить, как ты думаешь?

От неожиданного вопроса я растерялся и честно сказал: – Не знаю.

Ленин тихо произнес: