Спасти СССР. Манифестация

А когда под конец разбора Светлана Витальевна задумчиво произнесла:

— А с этой Тамарой из восьмого "б" вообще все не просто, ты просто об этом не в курсе… — в животе у меня от ужаса ёкнуло, словно я случайно заглянул в котлы преисподней.

— Ну, понял что? — серьезно глядя на меня, подвела черту Чернобурка.

Я помолчал, взвешивая ответ.

— Понял, — произнес мрачно, — не нужно считать себя самым умным, Комитет все равно умнее.

— О! — оперативница начала лучиться удовольствием, — вот как это верно! Значит, лучше работать всем вместе, в команде, так?

— Что мы и делаем, — кивнул я с наивным видом.

"Ну", — подумал, — "говорят, что если вам кажется, что вас вербуют, то вам это уже не кажется. И…?"

Чернобурка неожиданно обманула мои то ли надежды, то ли опасения:

— Ладно! — решительно захлопнула она папку, — для школьника было продумано неплохо. Но нуждается в переработке, чем я и займусь. Надо будет вас еще вытащить с ночевкой в поле на сколачивание группы. Как-то так… Но пусть об этом у меня голова болит. Пойдем, познакомлю с руководителем экспедиции. Арлен Михайловичем зовут, — и она потащила меня в соседний кабинет.

Там, за широким столом, плотно обложившись бумагами, сидел подтянутый мужчина лет сорока. Мы поздоровались, расселись и завели разговор обо всем сразу и ни о чем конкретно.

Чем больше я на него смотрел, тем сильнее завидовал. Вот отмерил же кому-то господь за просто так, на халяву, безграничного мужского обаяния, безусловного и победительного, того самого, когда он еще не ничего не сказал, а она уже на все согласилась и готова идти за ним хоть на край света!

Он не был брутален, не был и писаным красавцем. Да вообще красавцем не был — на групповом снимке взгляд человека незнакомого зацепился бы разве что за легкую седину на висках.

Но разве может замершая фотография передать тот властный посыл, что скрывался в его точных и сдержанных движениях? Излучение спокойной уверенности в себе? Умение держаться доброжелательно и непринужденно, но с большим внутренним достоинством? Живой блеск глаз и обезоруживающую улыбку с неожиданным для такого возраста мальчишеским очарованием?

И голос, голос… Низкий и бархатистый тембр действовал почти гипнотически. Уже через пять минут разговора я поймал себя на желании сделать для этого симпатичного человека что-нибудь приятное: например, сбегать в ларек за сигаретами.

К счастью, говорить нам было почти не о чем, и знакомство не сильно затянулось. Когда мы, наконец, оказались в коридоре, Светлана Витальевна протяжно выдохнула сквозь сжатые зубы.

— Пошли, — кивнула в сторону выхода с этажа.

— Тяжело? — с сочувствием спросил я.

Она промолчала, но пятна нервного румянца на скулах говорили сами за себя.

— Ай-я-яй… — фальшиво посочувствовал я, — и как только товарищ Минцев такое допускает.

— А ты с ним виделся? — вскинулась она и с подозрением посмотрела на меня. Потом взгляд ее затуманился: — А, да, виделся. И как?

— Он мне больше этого понравился, — чуть помолчав, сказал я, — этому — дано, а тем — заработано.

— Какой ты мудрый, — встрепала она мне волосы на затылке, — что ж тогда таким глупым бываешь?

Мы прошли мимо поста, и я отмахнулся:

— Мне еще можно.

— А вот и нет, — оперативница посерьезнела, — уже нельзя. За тобой — люди. Пусть немного, но уже есть.

Я посмотрел на нее. В мерцающем свете дневных ламп лицо ее показалось мне внезапно постаревшим.

— Подумай об этом, — обронила она.

— Подумаю, — пообещал я.

Да, об этом действительно стоило подумать.

Тот же день, вечер.

Ленинград, Измайловский пер.

Странно, сколько раз уже шагал за этот потертый порог, но до сих пор для меня дверь в квартиру Афанасьевых отворяется словно в заветную сказку — и в груди то замирает, то трепещет в ожидании каких-то чудес. Не привык еще.

Хорошо, что так. Привычки наши — добровольно надетые шоры; знакомое — не замечаешь. Поэтому мир с годами скукоживается, а время, и без того отмеренное без всякой жалости, уходит в ничто все быстрей и быстрей.

В том мельканье дней легко потерять суть. Я тоже порой забывался, но потом меня вышибало из повседневности то испугом, то волненьем — хотел я того или нет, но жизнь у меня теперь получалась яркой.

Вот и сегодня, по выходу из Большого Дома, неизбежное напряжение не отпустило меня, а, напротив, вдруг вознесло катапультой над ворохом накопившихся за моей спиной сюжетов. Парил я в той интеллектуальной вышине не долго, но сумел ясно разглядеть одно: путь мой, вблизи кажущийся разумным и прямым, с высоты смотрится заячьим кружевом.

"Да, напетлял я и накрестил знатно", — признался сам себе озадаченно. — "Одна отрада: всё настолько по-дилетантски, что специалистам работать против меня должно быть очень сложно. Невозможно понять логику непрофессионала. Или это я себя так утешаю?"

Озарение потухло, оставив за собой коротким следом лишь особую зоркость к деталям.