Спасти СССР. Манифестация

Папа помолчал, пристально меня разглядывая, потом уточнил:

— Помощь какая нужна?

— Деньги есть. А черного кобеля… Ну, сам понимаешь, — я махнул с безнадежностью рукой и перевел разговор: — Тебе живот-то сильно распороли?

— Да нет, постарались на славу: шесть сантиметров всего.

— Пижоны…

— Если что, то расширились бы, — папа потыкал пальцем в повязку и поморщился.

— Я в ординаторскую зайду, да? Чтоб посмотрели шов?

Папа с сомнением поглядел на посаженную на клеол повязку.

— Да, надо бы проверить, — протянул задумчиво.

Я побыл с ним еще минут пять и засобирался — неловкость продолжала висеть в воздухе, и разговор постоянно пробуксовывал.

— Ты, там, это… — папа настороженно взглянул на меня, — не болтай пока ничего лишнего.

— Понятно дело, не дурак, — ответил я.

На том и расстались.

В ординаторской было пусто. Я озадачил молоденькую постовую, а потом побрел, размышляя, по коридору.

Похоже, пришла пора изменять принципам. Или нет?

Невольно прогибая мир вокруг себя по-новому, я старательно сохранял приватность близких и знакомых. Тому можно было найти несколько рациональных объяснений, но намного важней для меня было иное: я не хотел превратиться в одинокого мизантропа.

Сейчас же… Сейчас мне надо было понять, не совершает ли батя ошибку. Я не собирался учить его жизни, но есть ли вообще у него этот шанс — взлететь в новой жизни? В этом можно было попытаться разобраться. А раз можно, то и нужно.

Во мне медленно закипала злость — не на кого-то конкретно, а вообще — на жизнь. И так на горбу почти неподъемный груз, так вот на тебе еще сверху ворох житейских проблем. Да и то ладно, что ворох — разберусь. Но где, мать его, найти на все на это время?!

Время — вот что постоянно ограничивает меня. Дурацкое положение — я могу решить почти любой вопрос по отдельности, но не могу решить их все вместе.

От чего отрезать? Что лишнее?

Тома? Мелкая? Семья? Математика?

Все. А больше у меня ничего и нет.

Я невольно закряхтел, словно корячась под неподъемным грузом.

"Надо выкручиваться", — приказал сам себе, — "и вертись как хочешь!"

С этими благими мыслями я свернул к туалету.

В большом предбаннике, общем для мужской и женской секций, симпатичная санитарка колдовала над оцинкованным ведром, взбивая щеткой содержимое. Можно было не принюхиваться — характерная вонь лизола легко перебивала и табачный дым, и ядреный запах сортира.

Я остановился, словно налетел на стену.

Девушка что-то почувствовала и вскинула на меня взгляд. Светло-карие глаза ожгло стыдом.

— Кузя? — ошеломленно пробормотал я, — а ты-то что тут делаешь?

Впрочем, она уже собралась.

— Работаю я здесь, Соколов, ра-бо-таю, — последнее слово она произнесла по слогам, как для идиота. Затем вернулась к взбиванию в пену красно-бурой жижи, — иди, куда шел, не мешай.

— Ага… — я все никак не мог призвать к порядку разбежавшиеся мысли, — за маму?

— Тебе-то какое дело? — она перенесла ведро в раковину и включила воду.

Я подошел и взялся за ручку.

— Куда нести?

Она угрюмо помолчала, потом невесело усмехнулась:

— Никуда. Здесь, потом "взлетную полосу".

Я припомнил уходящий вдаль широкий кафедральный коридор — фигурка медсестры на дальнем посту различалась уже с трудом.

— Понятно, — сглотнул, прикинув, — понятно отчего ты по утрам такая сонная.

— Соколов! — Кузя поправила тылом кисти свалившуюся на глаз прядь и прищурилась на меня с угрозой, — вот только попробуй в школе кому рассказать!

— Это ты меня так обидеть сейчас хотела, что ли? — я опустил тяжелое ведро на пол. — Еще одна щетка есть?

Кафель мы терли молча. Как ни странно, но эта размеренная, плитка за плиткой, работа подействовала на меня умиротворяюще. Постепенно я перестал злобно пыхтеть и создал запрос на блондинку. Затем еще раз обдумал ситуацию с Мелкой. А потом у меня начала с непривычки ныть поясница, и я покосился на Кузю с уважением — той, казалось, все было нипочем.

Когда ломота в спине стала уже почти нестерпимой, а мы домыли лишь до середины "взлетки", позади раздался знакомый голос:

— Лексеич, стой!

Я с облегчением распрямился.

С каталки на меня с изумлением смотрел отец. Кряхтя, он повернулся на бок, приподнялся на локте. Взглянул на щетку в моих руках, ведро с лизолом… Изучил и, видимо, не узнал Кузю. Страдальчески скривился:

— Андрей… Ну ты, это… С меня-то дурной пример не бери. Куда тебе столько?!

Кузя оперлась подбородком на длинную ручку и с нескрываемым интересом навострила ушки.

— В хозяйстве все сгодится, — ответил я. Потом подумал и добавил: — Но ты все неправильно понял.

— Ну-ну, — невнятно пробормотал он и скомандовал дежурному врачу: — Поехали.

— Кто это? — спросила Кузя, когда каталку затолкали в перевязочную неподалеку.

— Папа, — пояснил я, макая щетку в ведро, — думаешь, я сюда пришел посмотреть на твои прекрасные глазки?

— Уж и помечтать нельзя, — фыркнула она, — а что он имел в виду?

— Наверное, ошибки молодости, — я еще раз измерил взглядом расстояние до входной двери и сказал: — Пойду, раствор новый сделаю, этого все равно не хватит. Отдыхай пока.