Спасти СССР. Манифестация

— Андрей Николаевич, — начал тем временем объясняться Лукшин, — вот, молодой человек из девятого класса настойчиво требует, чтоб ему разрешили участвовать в Олимпиаде с десятиклассниками.

— И в чем проблема? — Колмогоров чуть склонил голову к правому плечу и мягко мне улыбнулся.

Лукшин смешался, и в голос его пробились жалобные нотки:

— Пусть идет последовательно. Он уменьшает шансы ленинградской команды…

Колмогоров несколько секунд пристально его разглядывал, потом перенес свое внимание на меня:

— Вас как зовут, молодой человек?

— Соколов. Андрей Соколов, — вытянулся я.

— Дерзайте, Андрей, — он провел ладонью по седым волосам, приглаживая непокорные пряди, а затем сложил ладони лодочкой, словно пытаясь напоить меня важной мыслью, — если чувствуете силы — обязательно дерзайте. Математика — наука молодых. Иначе и не может быть. Это такая гимнастика ума, для которой нужны вся гибкость и вся выносливость молодости. Успевайте, Андрей, делать то, что вам сейчас по силам, потом может стать поздно.

Я слушал неразборчивый, временами будто мяукающий голос, смотрел на охваченные мелким тремором пальцы и видел первые признаки той болезни, что уже скоро явно схватит его за горло.

Чтобы ответить, мне пришлось прокашляться:

— Спасибо большое, Андрей Николаевич.

Он еще раз легко улыбнулся и зашагал по коридору дальше, а мы остались, глядя ему вслед, Лукшин — растерянно, а я — задумчиво.

Но ушел Колмогоров недалеко. Сначала шаги его замедлились, потом он и вовсе остановился. Наклонил голову вперед, словно что-то припоминая, потом повернулся:

— Соколов? Из Ленинграда? — оценивающе оглядел меня.

— Да…

— Это не вы к Гельфанду заходили? С гипотезой?

— Я… — мне захотелось шаркнуть ножкой, но удалось себя пересилить.

Неожиданно Колмогоров запрокинул голову к потолку и тонко захихикал, прихлопывая себя ладонью по бедру. Затем, успокоившись, пошел, наступая, на меня:

— Да что вы тут вообще делаете? — с прищуром нацелил на меня указательный палец, — зачем здесь свое драгоценное время теряете, Андрей?

— Готовлюсь защищать честь страны! — и голос мой снизился до просящего, — только один раз, Андрей Николаевич… Обещаю, что в следующем году я в олимпиаде участие принимать не буду!

Лукшин диковато покосился на меня, но промолчал.

Тут из-за угла торопливым колобком выкатил замминистра и клещом вцепился в Колмогорова:

— Андрей Николаевич, вот вы где! Позвольте, провожу вас в кабинет к директору, там оргкомитет собрался, вас ждут. А вы, молодые люди, поторопитесь, автобусы на экскурсию сейчас отойдут, опоздаете, — и он увлек Колмогорова в сторону лифта.

Мрачный Лукшин молча развернулся в сторону вестибюлю, я пристроился за ним.

— Андрей, — полетело мне в спину. Я развернулся и встретился глазами с Колмогоровым, — не теряйте время. Его у вас совсем немного. Поверьте мне.

— Обязательно, — я с почтением склонил голову, — я это понимаю.

Пятница, 14 апреля 1978, утро

Ташкент, Политехнический институт

После утренней пробежки голова была свежей, и позавтракал я специально не плотно. Впрочем, такой умный я оказался не один: на удивление многие олимпиадники не забывали о разминках.

Да, сегодня и завтра нам понадобятся все наши интеллектуальные возможности, чтобы быть в состязании в числе первых. Конкуренции, впрочем, не чувствовалось — отношения оставались дружелюбными.

Я выбрал стол у громадного окна, положил перед собой стопочку пока еще девственно чистых листов. Собрался и поднял взгляд на текст первой задачи:

"На белой сфере двенадцать процентов площади поверхности закрашено в черный цвет. Докажите, что существует вписанный в сферу прямоугольный параллелепипед, все вершины которого находятся в белых точках".

— Так-с, — многозначительно прокряхтел мой внутренний голос и повторил с натугой: — так-с… Чем задача звучит проще, тем она сложней?

Перед глазами возник образ белого шара, безликий и абстрактный. Мысленно толкнул его, и он, ускоряясь, завращался вокруг оси. Я на миг расслабился, наблюдая, и подсознание тут же начало свои игрища: поверхность шара подернулась неровной колеблющейся дымкой, потом поплыла разводами… Строгий объект быстро превращался в светло-туманное облачко, точно молочная капля, упавшая в кофе.

"Кофе", — уцепился я за образ, — "черный! Стоять-бояться!"

Шар испуганно замер, деформировавшись в торможении, а затем торжественно вернулся в идеальную форму. Я придирчиво проверил — идеал как он есть, но уже далеко не безликий: в поверхность его были теперь впаяны антрацитово-черные пятна, словно кто-то погонял им в футбол на угольном складе.

"Мяч", — мысленно потискал я его, а затем, повинуясь интуиции, решительно рассек на две половины и вложил получившиеся полусферы друг в друга.

"И..?" — с недоумением посмотрел я на результат своих манипуляций. Внимание мое на миг уплыло, и полусферы начали опалесцировать.

"Эффект Тиндаля", — выскочило в памяти, — "рассеянье Рэлея, и вот почему небо голубого цвета…"