Спастись ещё возможно

— Я? — она растерялась, соображая, что надо ответить, но, ничего не придумав, честно призналась: — Я не знаю, Сережа.

Но ответа Сергей и не ждал. Он тут же продолжил прерванный разговор о поисках сокровищ и забыл о своем коварном вопросе. А она не смогла, не забыла.

Возможно, что именно в этот момент в ней родилась та самая Серая Мышка, для которой главное — это успеть спрятаться в норке.

Евгения окончила институт и работала учителем истории. Она не боялась контрольных уроков и внезапных проверок ГорОНО — история была для нее больше, чем просто предмет: это была ее жизнь. Только одного боялась Евгения: что однажды кто-то из учеников вдруг скажет: “Евгения Михайловна, вы удивительно похожи на серую мышку”. Никто, разумеется, не говорил, но она все равно ожидала и боялась…

Только Сергей называл ее “наш мышонок”. Но это было другое... Это было совсем не обидно. Он, хотя и младше ее на целых семь лет, постепенно догнал и успел обскакать — вырос в огромного, сильного и уверенного в себе мужчину, который не страшился неожиданных вопросов и всегда готов был дать отпор.

Годы шли. Она замечала, что с Сергеем творится что-то неладное. Его окружили какие-то странные люди, и сам он набрался несносных манер. Но что она могла с этим поделать? Ведь она для него так и оставалась всего лишь “мышонком”. Год от года они встречались все реже и реже. Иногда неожиданно он приезжал с коробкой шикарных конфет и букетом из самых дорогих роз. Она конфузилась — мужчины цветов ей никогда не дарили. Ученики — да, но чтоб мужчины… Побыв немного, он опять исчезал надолго. Слышала она, что он сидел в тюрьме. Не верила… и верила: он такой! А полгода назад пришел он к ней помятый, одетый, хотя и дорого, но небрежно, и долго пытался что-то объяснять Не сразу, но все же она поняла, что он нетрезв. Рассердилась и даже хотела прогнать, но вышло это очень неуверенно. А он попросил вдруг прощения. Он сказал:

— Ну что ты, мышонок? Не сердись. Поверь, мне тоже порой нелегко и тоже иногда хочется все бросить, уехать куда-нибудь подальше отсюда. В Сибирь, что ли?

— И ехал бы, — поддержала она, — Лучше бы ты уехал.

— Твоя правда, уеду, — вроде бы согласился он, — закончу вот все дела и уеду. Я тут много чего натворил, но как теперь все исправишь? Никак! Верно?

Она не нашлась, что ответить… А насчет его просьбы… Она поняла и обещала все в точности выполнить. Тем более, что он рассказал ей практически все: про друга из Питера, которому он обязан; про важные документы, в которых невесть что, но что-то дорогое и важное; про то, что чемоданчик этот на сохранении у Марии Сергеевны, старой учительницы, которую хорошо знала и она сама; про условный звонок с паролем; и про то, что следует делать потом.

— Хорошо, — сказала она напоследок, — я помогу тебе, а ты бросай все и уезжай, иначе погубишь себя.

— Ништяк, — ответил он и окончательно этим ее сразил…

Прошли месяцев шесть, а от Сергея не было ни слуху, ни духу. Жизнь Евгении вяло перетекла из зимы в весну и далее в лето. Она так же, по большей части, пряталась в своей норке, стремясь забраться сюда поскорее из школы. А в городе творились страшные вещи. В Мокролужской сотне — в ее любимейшем месте — в кого-то стреляли и даже убили. Средь бела дня. Это потрясло всех! Областные власти, через подведомственные им СМИ, накатывали волну на мэрию: вот, мол, до чего довели город своей безалаберностью и разгильдяйством. Те через единственный свой рупор — ежедневную городскую газету — неуклюже оправдывались и, как могли, в свою очередь, поносили губернские власти. Обыватели пребывали в растерянности. А Евгения… она почему-то была уверена, что тут не обошлось без участия Сергея. Об этом ничего не сообщалось, но она чувствовала сердцем. Вскоре позвонила Мария Сергеевна…

В эту ночь Евгении не спалось. Вечером, как заснула, приснился отец. Он смотрел на нее и молчал. Смотрел и молчал. И читалась в его глазах какая-то неизбывная, совсем неземная грусть. И она почему-то молчала. Так и проснулась, ничего не сказав, ничего не услышав. Посмотрела на ходики: два часа пополуночи и поняла, что не уснет. “Папа, как ты? Тебе плохо? — прошептала она, не зная, чем ему можно помочь. — И мне плохо, папа…” В преклонные годы ее отец стал усердным прихожанином Свято-Троицкого собора. Ходил на службы по воскресеньям и в праздники. “Отдохни, отец”, — говорила она поначалу, но он качал головой: “Надо, Женечка! Надо”. Почему “надо” — он не умел объяснить. Пытался, но, должно быть, и сам точно не знал. Слишком поздно в нем это проявилось. Будто проснулась однажды генетическая память предков — истово православных во многих поколениях. Он вдруг почувствовал важность и совершеннейшую для себя необходимость бывать на богослужениях и принимать Святые Тайны. Евгения более не мешала ему, а он не мог передать то, что сам принял не рассудком, а каким-то высшим чутьем, без всяких на то аргументов; ей же нужны были аргументы. Прежде чем принять, ей хотелось понять.