Спастись ещё возможно

Было еще вот что: отец, когда возвращался после долгой службы, заметно менялся, на него было легко и приятно смотреть. Объяснить Женя себе этого не могла, но это повторялось от раза к разу. “А я молюсь за вас с Машей, и за маму нашу молюсь, чтобы упокоил ее Господь”. — “Хорошо папа, — говорила она, — это, наверное, хорошо”. — “Я хочу, чтобы и ты за меня молилась, — просил отец, — непременно молись и в церкви бывай” — “Обязательно, папа”, — обещала она и верила, что так все и будет. Отец умер, а она… она, увы, почти что не следовала своему обещанию. Ходила всего один-два раза в год в собор, ставила свечу и все. “Прости папа, — отчего-то вдруг застыдилась она сейчас, — прости, я схожу, завтра же схожу…”

А в шесть утра зазвонил телефон.

— Алло? — спросила она, а сердце замерло, чего-то тревожно ожидая.

— Простите, Евгения, это Мария Сергеевна, — голос старушки был совсем слабым, чуть слышным. “Больна” — догадалась Евгения и поспешила успокоить:

— Не волнуйтесь, я все равно не сплю. Не волнуйтесь.

— Евгения, я себя очень плохо чувствую, — сказала Мария Сергеевна, — в больницу поеду сегодня, а как там — неизвестно. Заберите, пожалуйста, чемоданчик вашего брата, а то вдруг что... Он, ведь, наверное, важен?

— Да-да, не волнуйтесь, я сейчас же приеду, — пообещала Евгения, — максимум через час. Дождетесь?

— Конечно, дождусь, особенно можете не спешить.

Но когда через пятьдесят минут Евгения подошла, у подъезда Марии Сергеевны стояла “скорая”. “Вот тебе и не торопись!” — подумала она, быстро поднимаясь на третий этаж. Дверь была не заперта. Молодая женщина-врач помогала старушке собрать все необходимое для больницы.

— Вот, совсем невмоготу стало, — извинительно пожала плечами Мария Сергеевна, — возьмите на кухне на столе, я приготовила.

— Вы не беспокойтесь, я найду, — Евгения быстро скользнула на кухню и, взяв лежащий прямо на столе дорогой атташе-кейс, пожелала на прощание: — Вы поправляйтесь, Мария Сергеевна, обязательно поправляйтесь!

На улице она в растерянности замерла: “Что делать? Домой?” Но тут вспомнила, что обещала сходить в собор. “Что ж, — решила, — заодно и за Марию Сергеевну поставлю свечу”.

Она пришла в собор еще до начала литургии и выстояла до самого конца, хотя было сильное желание уйти. Бабулька за свечным ящиком, вручив ей три рублевые свечки, проворчала себе под нос, но так, что Евгения расслышала: “Ходят, голову платком не покрыть — срамота…” Но не будешь же ей объяснять, что специально не собиралась идти в храм, что так уж сложилось.

Потом она сидела на скамейке рядом с высоким соборным крыльцом. Домой идти не торопилась. Солнышко припекало, и мощеная камнем площадь вдыхала это полуденное тепло, постепенно превращаясь в пышущую жаром каменку деревенской бани. Сотни голубей, совсем не пугаясь, прогуливались у ее ног. А если кто-то бросал хлеб или семечки, они, подобно штормовой волне, всем скопом обрушивались туда и кипели там шумным живым водоворотом, пока не подбирали все до последнего зернышка.

Евгения прикрыла веки и будто слегка задремала. Сквозь расслабленную дрему слышала она, как звучно цокали по камням площади чьи-то каблуки, как экскурсовод заученно-монотонно излагал очередным измученным жарой экскурсантам предания давно минувших дней. И так он был вызывающе безучастен и равнодушен к звукам, рождаемым собственным языком, что вся его говорильня больше напоминала оглашение инструкции по использованию пылесосом. Скукотища! Ей хотелось продраться сквозь липкую сонную истому и прекратить это грубое посягательство на историю. Ее историю! В самом деле! Ведь это не досужая выдумка — действительно, водили здесь склонивших головы плененных крестоносцев, взаправду шумело буйное народное море, именуемое “вече”, и, звучно цокая по булыжникам, подобно сегодняшним экскурсантам, скакал на палочке юродивый Николка, что-то себе напевая…

* * *

1570 год от Рождества Христова. Псков

Соборная площадь была покрыта снегом, кое-где утоптанным, а местами наваленным непролазными сугробами. Босой человек в длинной ветхой рубахе скакал на палочке и что-то тихо себе напевал. Никого не дивил его чудной вид: всегда, - и стужу, и в ненастье, - лишь рубище прикрывало его никогда не знавшее покоя изможденное тело. Это был всем известный блаженный Никола, по прозванию Салос…