Спастись ещё возможно

Батюшка рассказал о Марии Египетской, которая до обращения к Богу была жуткой блудницей. Она удалилась в Иорданскую пустыню, где провела в молитвах и подвигах сорок семь лет!.. Сорок семь лет она не видала ни единого человеческого лица! Сорок семь лет она кормилась только крупицами взятых с собой в пустыню нескольких хлебов и травами! Под открытым небом, под солнечным зноем и зимними холодами! Каких только бед она не вытерпела от своих страстей и от врага рода человеческого! Когда она ела крупицы своего хлеба, ей хотелось мяса, рыбы и вина, вкушаемых прежде. Когда она начинала молиться, ей приходили в голову срамные песни, которые она распевала когда-то. Страсти, словно огнем, разжигали ее и влекли к прежней греховной жизни. Так миновало шестнадцать лет. Но Мария боролась и устояла. Тогда тихий сладкий свет осиял ее душу, и великая тишина водворилась в ней на месте прежней бури. После шестнадцати лет подвигов Мария приобрела святость. Враг рода человеческого был посрамлен и уже не смел приблизиться к ней. Вся душа и все тело ее очистились и освятились, и потому на ум ей не приходили более никакие дурные мысли, в сердце ее не появлялись никакие скверные желания. Подвизаясь далее еще тридцать лет, Мария сподобилась такой святости, что переходила реку Иордан, как по суху, а во время молитвы возносилась от земли в воздух, знала наизусть Священное Писание, хотя никогда не училась ему, знала, что совершается вдали от нее, могла предсказывать будущее, и тело ее походило больше на дух, чем на плоть…

— Неужели и мне так долго терпеть, — поразился Сергей.

— Каждому Господь дает испытание по силам, — ответил отец Иларий.

Сергей размышлял над своим будущим и все больше склонялся к мысли, что не имеет права уходить от ответственности и суда. “Нет, — думал он, — пока я не понесу наказания за преступления, успокоиться не смогу. Несправедливо это — избегнуть наказания”. Он поделился с отцом Иларием.

— Слушайся голоса совести, — посоветовал он, — это и есть твой внутренний неподкупный судия. Если он требует — иди. Главное — избавиться наказания в будущем веке. А здешние мучения скоропреходящи…

После Рождества это решение окончательно вызрело и укрепилось. Теперь Сергей ожидал только подходящего дня. Жаль, невыразимо жаль было покидать скит, но это тихое счастье надо было еще заслужить, точнее — выстрадать.

Жаль расставаться с Сергеем было и скитским обитателям. Андрей все же крепился и показывал виду: “Тебя Сам Бог благословляет в дорогу”, — говорил он Сергию, выдавая зимнюю одежду и необходимую денежную сумму. Старенькое пальтишко с облезшим каракулем пришлось в саму пору, да и кроличья шапка надежно закрывала от мороза уши. “Спаси тебя Господи!”, — горячо сказал Сергей, притягивая к себе худенького Андрея, и они, по христианскому обычаю, трижды расцеловались. Потом Сергей подошел под последнее благословение к старцу и отец Иларий также с любовью его расцеловал. “Божие тебе благословение, — сказал напоследок, — иди с Богом”.

И скрипел под ногами глубокий снег, а кое-где сугробы не выпускали, словно пытаясь поглотить, но он все равно уверенно шел вперед и где им задержать его хотя бы на минуту. А вдали тихо звонил колокол — это слал прощальное приветствие ставший уже родным Звонарев бор.

Глава 4. Пшеница Божия

Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную

(Евангелие от Иоанна, глава 12, стих 25).

В Псков Сергей возвратился в один из последних дней января. Мороз потрескивал в заиндевевших кронах тополей, наседал на стены домов, пытаясь проковыряться внутрь, сквозь положенные ГОСТом полметра кирпича, чтобы выстудить и выдуть едва теплящиеся батареи. Но привычный ко всему город это мало тревожило, он, как вечно незамерзающая река, неторопливо нес свои провинциальные воды в неизвестное грядущее…

На первый взгляд, все здесь было знакомым и родным до боли. Ан нет: теперь это все обернулось в чужое и ненужное... “Нет, дважды в одну и ту же реку войти не возможно”, — Сергей буквально так и подумал, когда шел по Октябрьскому проспекту в сторону дома. Сколько же лет он барахтался в этих родимых водах? Казалось бы, не осталось ни одного омута, где он не побывал хотя бы однажды? Но всего лишь шесть месяцев в лесу — и вот он словно впервые входит в эти воды. “И все же, — решил он, — ничего здесь не изменилось. Это я стал иной…”