Спекулянтъ

Уточнять, что с этими словами легендарный персонаж из братства вольных стрелков задирал подол очередной девственнице, Денис не стал.

— Я про него не слышал. Кто это? — заинтересовался банкир.

— Казначей ордена тамплиеров, — не моргнув глазом, ответил молодой человек.

— Достойные слова, — уважительно произнес управляющий. — Чувствуется глубокий ум финансиста.

Не дождавшись ответа от собеседников, он продолжил:

— По уставу положено залоговый хлеб хранить на складах, имеющих договора с банком.

На мгновение задумавшись, Денис предложил:

— Выдадите доверенность на заключение договоров залогового хранения нашему торговому дому. Нам все равно нужно зерно где—то складировать. При таком варианте статья устава нарушена не будет.

Вощакин заразительно рассмеялся.

— У вас на все готов ответ.

— Не забывайте о том, что предлагаем на три процента больше стандартной ставки.

— Все равно сумма велика, даже для нашего банка, — уже внутренне согласившись, со вздохом пожаловался банкир. — В любом случае нужно будет получать разрешение учредительного комитета. Они должны вынести заключение по векселям вашего торгового дома. Без этого — никак.

На стол переговоров был выложен козырной туз.

— А вы им передайте, уважаемый Фрол Спиридонович, — понижая голос до таинственного шепота, наклонился к собеседнику Денис, — что наша благодарность не будет иметь границ. В пределах разумного…

***

Верно гласит народная мудрость: нет худа без добра. Жаркое лето, сгубившее значительную часть посевов, изо всех сил пыталось искупить свою вину. Сухая ветреная погода приводила зерно в товарные кондиции безо всяких механических ухищрений.

Владельцы хлебных амбаров, принимающие зерно на хранение и несущие убытки из—за резко уменьшившегося объема, пытались поднимать арендные ставки. Разочарование следовало незамедлительно: молодые, шустрые покупщики в жесткой форме ставили свои условия. Либо прежние договоренности, либо…Амбаров много — зерна мало.

На хлебных базарах царило схожее настроение. Привыкшие в урожайные годы диктовать свои цены, покупщики буквально рвали из рук друг у друга каждую подводу с зерном. Волна неурожая, набравшая ход в еще Европе, докатилась и до Самарской губернии.

Торги на хлебной бирже, лениво стартовавшие с девяносто копеек за пуд, через неделю напоминали пчелиный улей: заявки на продажу по цене полтора рубля, разлетались как куличи в пасхальное воскресенье.

Базарные диалоги не отличались особым разнообразием.

— Степан, купон будешь брать? Весь обоз возьму.

— И почем за пуд даешь?

— По девяносто пять копеек.

— Тебе Мирон не сюда надо, а в птичьи ряды. Там курей много — вот их и смеши.

— Побойся бога, земляк, хорошая цена… Э—эх, где наша не пропадала — рубль дам!

— Купцы Черниковы рупь и десять копеек дают. И за подвоз — особо.

— Так сколько ты хочешь, бисово отродье?!

— Рупь и тридцать копеек.

— Держи купон — забираю.

Накрыв хлебные регионы Российской империи, волна, продолжая набирать обороты, покатила обратно в Европу. Заголовки газет пестрели прогнозами голодной зимы. Паника нарастала… Зерна не было!!!

***

Самара. 25 сентября. 1896 год.

В известной самарской ресторации собирался в основном деловой и чиновный люд губернской столицы. В обеденное время переполненный зал разделялся по интересам: в левой, солнечной стороне, окнами выходившей на центральную улицу, собирались купцы и промышленники, в правой — вели чинные беседы судейские и биржевики.

Очень редко встречались столики с беззаботными студентами — цены в ресторации были кусачими. Немногие могли позволить себе и отдельные кабинки. Одна из них была забронирована главой торгового дома «Н.Е. Башкиров с сыновьями».

— И откель он только взялся, бисов сын, — пробурчал, с натугой отломив ногу прожаренного гуся, старший Башкиров…

Дородный, багроволицый мужчина, одетый в светлую «тройку» добротного немецкого сукна, был одним из самых богатых людей Поволжья.

— Да бог его знает, Николай Евстрафьевич — нацелился на оставшуюся ляжку его собеседник, не менее известный самарский мельник Шадрин. — Вроде бы, из Уфимской губернии…

Худощавый, с острым носом и глубоко посаженными глазами, он мало чем уступал своему сотрапезнику в хитром искусстве торговли зерном.

— У меня на мельницу за три дня сто подвод всего зашло, — невнятно сказал Башкиров, вытирая салфеткой лоснящиеся от гусиного жира губы. — Да и у тебя, Александр Фролович, чай, не больше?

— Да откуда большему—то взяться, — огорчение в голосе не мешало увлеченно разделывать копченую стерлядку. — Весь хлеб, чтоб им пусто было, под себя загребли.

— Не сиделось ему у себя, вылез на свет белый из своей берлоги, — продолжал жаловаться Николай Евстрафьевич, не забывая, впрочем, пополнять фужер дорогим испанским вином. — Чай, не мальчик уже.

— Так, по слухам, не он хозяйствует, — делился сведениями Шадрин, наливая из того же графина, — а младший — Дениска.