Спелый дождь

в семидесятые годы имя Вадима Кожинова. Это был литературный бог и

бунтарь. Он сделал имя Николаю Рубцову. Среди тех, кого он «выводил в

люди», Алексей Прасолов, Анатолий Жигулин, Николай Тряпкин, Виктор

Лапшин... Уже одно упоминание фамилии Кожинова рядом с именем не-

известного автора могло считаться сенсацией.

Первая реакция - бурная радость. И... оторопь. Ну и что? Рекомендация

САМОГО Кожинова полгода валяется в издательстве, и никакой реакции.

Можно представить, как «стояла бы на ушах» литературная Пермь, на-

пиши Кожинов такое о ком-то другом! Но зачем эта рецензия нам здесь,

дома? Повесить на стенку? Хвастаться перед знакомыми? Она была на-

правлена по адресу - издателям.

В начале января 1982 года в редакцию газеты «Молодая гвардия» при-

шел запрос - послать на учёбу в Высшую комсомольскую школу журна-

листа. Выбор пал на меня. Я сначала хотела отказаться: много работы,

маленькие дети. И чему там научусь? Тем более - на сорок дней...

Но Миша сказал:

- Управимся без тебя. Поезжай. Найди в Москве Кожинова и расскажи

обо мне.

...В первый раз Вадим Валерьянович назначил мне встречу в Доме архи-

тектора: он там читал лекцию на вечере памяти Рубцова. Я пришла почти

за час до начала, села в первом ряду. Слушала, боясь проронить слово. По-

том лектор пригласил посмотреть фильм о Рубцове, и я послушно пошла в

кинозал. А когда вспыхнул свет, оказалось, что Кожинов давно ушел.

Не буду утомлять длинным рассказом, как я пыталась добиться встре-

чи вторично. Наконец он сдался - предложил пообщаться в фойе Союза

писателей. С первых слов стало понятно: Кожинову надо от меня отде-

латься. Он держал под мышкой стопку исторических книг и вежливо

разъяснил:

- Я вообще отошёл от поэзии, видите - занимаюсь историей.

Я ещё что-то говорила о пермской безысходке, об отношении к его ре-

комендации... Он несколько вальяжно развел руками:

- Ну, если со мной в Перми не считаются, может быть, посчитаются в

Вологде. Пусть едет в Вологду. (Так запросто!)

Потом подал мне пальто. Пока я застегнула пуговицы, оглянулась: в

фойе уже никого нет. Все мои «героические» усилия кончились ничем.

На следующий день в нашей журналистской школе на целый день было

мероприятие на ВДНХ. Мы сидели врассыпную в большом актовом зале.

Одиночное место было выбрать нетрудно: просторные ряды, рассчитан-

ные на массовую аудиторию, полукружьем, как в цирке, уходили вверх.

Ничего не помню, что на этом занятии происходило... сочиняла и пере-

писывала письмо Кожинову. Много чего написала: об украинских дедах, о

войне, о тюрьме... Послала без обратного адреса - чтобы не было соблазна

проверить, дошло ли.

А когда вернулась в Пермь, муж показал конверт с московским адресом,

а в нем вырванный из блокнота миниатюрный листочек, всего несколько

фраз: «Дорогой Миша! Мне тоже 50 лет...» Подпись - В. Кожинов. Никаких

конкретных рекомендаций, но указывался домашний телефон.

В течение месяца, заглядывая в маленькую комнату нашей хрущёвки

(днём она превращалась в рабочий кабинет), я видела: Михаил подолгу сидит

на подоконнике и смотрит на дальний лес. На тот самый тополёк, который:

«Протяни мне ладонь, тополёк...» Мысленно прощался. А потом сказал:

17

- Я поеду в Вологду.

Решиться на это нам было очень непросто. У меня была хорошая рабо-

та, имя в пермской журналистике. Младший сын, десяти лет, подавал на-

дежды в игре на виолончели, и его хотели подготовить для выступления с

симфоническим оркестром. Его преподаватель и слышать не хотел, чтобы

Петя куда-то уезжал!

Миша позвонил по московскому телефону. И услышал:

- Деньги на билет до Вологды есть?

- Найдутся.

В трубке послышались гудки.

...Не раз потом мы будем вспоминать любимое кожиновское выражение:

«Надо сделать усилие». Видимо, это был принцип его собственной жизни.

Но и от других требовалось то же. На семейном совете решили, что Миша

сначала поедет один - найдёт работу. Потом поменяем квартиру.

В Вологде у нас никого не было. Правда, знакомый физик Володя ездил

от своего научного института на вологодскую мебельную фабрику «Про-

гресс» налаживать аппаратуру, с кем-то там познакомился. Но не до та-

кой же степени, чтобы просить постоя для приятеля! Да ещё такого... в

поведении непредсказуемого. Мы видели, что Володя боится. Но, человек

мягкий, не смог отказать! Миша не подвёл.

Устроился слесарем на «Прогресс» и при первой возможности перешёл

жить в рабочее общежитие. А через некоторое время его нашёл человек

«от Кожинова» - сотрудник Общества охраны памятников истории и куль-

туры, молодой поэт Михаил Иванович Карачёв. Разговорились, понрави-

лись друг другу. Ему Миша посвятит стихотворение «Ослепший лебедь», в

котором есть такие строчки:

Лики храмов бревенчатых,

Слушайте голос заутрени.

Возвратилась душа моя к вам,

На последний поклон.

Позднее стихотворение вошло в поэму «Агония триумфа» (см. стр. 245

настоящего издания).

(Когда через год мы всей семьёй переедем в Вологду, наша квартира

будет украшена богатым набором фотографий из фонда Общества охраны

памятников от Миши Карачёва - «Лики храмов бревенчатых»).