Спенсервиль

— Ты, наверное, считаешь, что мы так и застряли в шестидесятых?

— Нет. — Вот именно.

— Мы в общем-то люди шестидесятых, но относимся к тому времени очень избирательно. В любой эпохе, любом десятилетии есть и хорошее, и плохое. Мы, например, совершенно не признаем нынешний феминизм — мы предпочитаем феминизм прежний. А вот новые радикальные взгляды на экологию мы приняли.

— Весьма проницательное решение, — сухо заметил Кит.

Джеффри расхохотался:

— А ты все такой же умник и зануда!

— Мы с Джеффри чудаки, — улыбнулась Гейл. Кит почувствовал, что должен сказать хозяевам дома что-то приятное.

— По-моему, мы имеем право быть чудаками, если нам так хочется, — проговорил он. — Мы это заслужили.

— Точно, — согласился с ним Джеффри.

— А вы к тому же еще и ушли из принципа, — продолжал Кит, — можно сказать, поступились ради своих взглядов благополучием.

— Отчасти из принципа, — кивнул Гейл. — А отчасти потому, что стали чувствовать себя там неуютно. Два старых радикала, над которыми все смеются у них за спиной. Для нынешних ребят нет ни авторитетов, ни героев, — добавила она, — а мы были героями. Героями настоящей революции. Но молодежь всегда считала, что история начинается только со дня их рождения.

— Ну, не сгущай краски, — произнес Джеффри, — не так уж все было плохо. Но в профессиональном отношении мы и в самом деле чувствовали, что больше не сможем там себя реализовать.

— Вчера вечером ты говорил несколько другое, — заметил Кит.

— Вчера вечером я был просто пьян. — Он помолчал немного, потом признался: — А быть может, вчера я был ближе к истине. Но, так или иначе, вот мы здесь и занимаемся тем, что натаскиваем самых обычных дураков-старшеклассников.

— Джеффри мне сказал, что тебя уволили, — проговорила Гейл, обращаясь к Киту.

— Да. Правда, они с этим не особенно спешили.

— Над тобой кто-нибудь смеялся?

— Нет, я ничего такого не замечал. В милитаристских кругах нашей империалистической разведки старые вояки пока еще в чести.

— Тогда почему же тебя выставили? — спросила Гейл.

— Холодная война закончилась, начались урезания бюджета, сокращения штатов… А впрочем, нет, это еще не вся правда. Меня уволили потому, что я начал превращаться в нечто среднее между выжатым лимоном и живой легендой. Там такие вещи не любят, ни первое, ни второе, и чуют их за милю. — Он задумался, помолчал немного, потом добавил: — Я начал задавать вопросы.

— Например?

— Н-ну… как-то на одном совещании в Белом доме… меня туда приглашали, чтобы я отвечал на вопросы, а не задавал бы их… — Кит улыбнулся при воспоминании о том, о чем он собирался сейчас им поведать, — …я спросил государственного секретаря: «Не могли бы вы мне объяснить, сэр, в чем именно заключается внешняя политика Соединенных Штатов — если, конечно, она у нас есть? Мне тогда было бы легче понять, что именно вам требуется». — Кит смолк, потом добавил: — Вот в этот момент и решилась моя судьба. Можно сказать, листок с уведомлением об увольнении незримо впорхнул в комнату.

— А госсекретарь тебе что-нибудь объяснил? — поинтересовался Джеффри.

— Он как раз отреагировал очень хорошо и действительно попытался это сделать. Но я все равно ничего не понял. А полгода спустя обнаружил на своем столе письмо, где говорилось о сокращении бюджетных ассигнований и о тех радостях жизни, которые ждут меня в случае ухода в досрочную отставку. Место для моей подписи было свободным. Ну, я и подписал.

Они отпили по глотку, помолчали, потом Джеффри переключил все свое внимание на рагу, которое он помешивал, а Гейл достала из холодильника и поставила на стол фасолевый соус и большое деревянное блюдо со свежими овощами. Все принялись таскать с него по кусочку, макать в соус и жевать.

Наконец Джеффри нарушил молчание:

— Похоже, что и ты тоже ушел из принципа.

— Нет. Мне предложили досрочно уйти в отставку по причине сокращения бюджета. Так говорилось в нашем внутреннем приказе и в сообщении для печати. Значит, так оно и было. Моя работа заключалась в том, — добавил Кит, — чтобы доискиваться до истины, до объективного положения вещей; а это возможно, только если в правде заинтересован и тот, кто ее сообщает, и тот, кто ее выслушивает. Но слушать нас никто не хотел. Честно говоря, на протяжении последних двадцати лет нас вообще редко когда слушали, только до меня это как-то не сразу дошло. — Он помолчал, задумавшись, потом проговорил: — Я рад, что вырвался оттуда.

— Это мы можем понять, — кивнула Гейл. — Ну что ж, вот мы и снова все здесь. По крайней мере, на ферме дерьмо[19] хотя бы годится на удобрение. — Она открыла холодильник, достала привезенные Китом бутылки и сказала, обращаясь к Джеффри: — Помнишь? Когда-то они стоили по восемьдесят девять центов за бутылку. Сколько ты сейчас за них заплатил, Кит?

— Что-то около четырех долларов за каждую.