Сперматозоиды

Увидев выходящего из воды шамана, Сана отворачивается, смутившись вовсе не от дразнящей его наготы, а от осознания того, что именно сейчас читает он ее мысли. «Страх и слабость внутри тебя» – вспоминает она и морщится: странно, не замечает разве он ее цельности, не видит разве, что она давно не боится! «Что ты хочешь получить от поездки?» – от застающего врасплох вопроса Сана вздрагивает, все попытки объяснить что-либо тщетны: «Ты не готова: очень много слов». Сана качает головой – как не готова? Что в его понимании быть готовой?.. Да разве не она рискнула? Да разве…

Она долго сидит у водопада и, тихонько чертыхаясь, пытается прийти к лаконичной формулировке того, что привело ее сюда, а когда, час спустя, озвучивает намерение, шаман кивает и оставляет ее одну.

Никогда, возможно, не было ей так легко, как в недолгие часы привалов – и пусть, пусть они говорят и думают что хотят, эти «продвинутые», пусть считают ее сумасшедшей (впрочем, кто НЕ? Условно адекватный – вот и весь диагноз) – ей все равно, совершенно, абсолютно: в выдвижных ящичках памяти останется лишь нужное ей, все остальное забудется.

Пока же один из посвященных – халдей, экс-учителишка – скорее забавляет, нежели раздражает неуклюжей конструкцией фраз и неправильностью ударений. Сана знает все, что скажет через минуту новоявленный гуру. Дважды два, detka, дважды два: и снова – что ты делаешь здесь?.. Привыкший к лексике старшеклассниц, он пытается подложить обкатанный стилек и под Сану, однако в ответ на солдафонские комплименты («А у нее – в третьем, разумеется, лице, – красивые мышцы спины») она лишь усмехается: «Добежавший сперматозоид» считает баб существами второго сорта: какая, однако, скука…» – «Респект за эти слова!» – произносит неожиданно повеселевший шаман, но вскоре заводится, кивая на котелок: «Ну и варево!» – «Не хочешь – не ешь», – пожимает плечами Сана, а потом, после коронной фразы «Мужика тебе хорошего надо!» и похлопывания по плечу («Да я, если б мы вместе жили, или бил бы тебя, или убил…» – насвистывает халдей), начинает хохотать. Ну что, в самом деле, хотела она от играющих «в настоящих мужчин» энергетических мальчиков, получивших посвящение![134] «Говори, что знаешь, делай, что должен, – будь, чему быть», так ведь?

Третий перевал дается несколько легче предыдущих, зато четвертый не калечит лишь чудом – о страховке, конечно, нет речи: «Да тут бабушка пройдет!» – любимая присказка шамана давно не кажется хоть сколько-нибудь убедительной; элементы альпинизма, впрочем, уже знакомы. «За камень крепко держись, ясно? – говорят ей. – Вот так, ухватилась – и все: да не езди по нем, как по пизде ладошкой!» Сану корежит: впрочем, именно грубость, возможно, и не дает в тот момент сорваться – сорвется она чуть позже.

Для того чтобы сделать шаг по снежно-ледяной простыни, нужно пробить маленькую дорожку – след – ребром ботинка: метр за метром, метр за метром – да сколько их еще будет, снежников этих?.. Сана останавливается на середине: ребят не видно – снова не дождались… Как шевельнуться? По обледеневшему склону, когда страх до кишок пронизывает, – как пройти? Назад пути нет – вопрос лишь в том, есть ли смысл двигаться дальше. Кусая губы, Сана делает шаг, потом еще один… Ничего, в сущности, страшного, а она-то боялась: голову надо выключать, го-ло-ву – тогда легко будет, тогда… В этот самый момент рюкзак и перевесит: о нет, перед глазами не замелькают картинки из экс-жизней, а негромкий стон, вырвавшийся из груди, раздастся, скорей, от удивления, нежели от страха. Слетев с обледенелого снежника, будет скользить она на животе – вниз, вниз, беззвучно, безупречно, бессмысленно, – думая лишь о том, что станет с Мартой, е с л и; будет лететь, мечтая разбиться легко, без боли – пусть лучше так, да, пусть так, хоть и глупо расстаться с телом, таким родным и таким, в сущности, непознанным, здесь и сейчас, когда, как кажется, все лучшее уже намекает на свое присутствие в ее, а не чьей-то еще, жизни… Глупо, Плохиш, тысячу раз глупо – вот так, средь камня и снега – не облегчив душу твою, – из-за нее и исчезнуть…

Все это напоминает компьютерную игру – лети, Сана, лети! Аховый твой полет, пожалуй, и уместится на прокрустовом ложе, предназначенном для того самого словечка, которое тщетно пытался сложить Кай в замке Снежной королевы – впрочем, мумия Хатшепсут упрекнет тебя в самоповторах: она же помнит все твои трещинки[135], она же считает, будто ты подсажена на Андерсена… Лети, Сана, лети-и! – обернись-ка налево, обернись-ка направо – хороша ли экскурсия, тепло ли тебе, девица?.. Все, что нужно сейчас, – зацепиться: ветку-то видишь? Отче наш… – закрывает глаза Сана и вдруг замечает, что уже не скользит: молись, detka, молись, а главное – не думай о хромой обезьяне.