Сперматозоиды

Я не мотаю на кулак сопли. У меня с горла глыба не снимается. Дневник, чей дневник? Лидин, не мой. Её там, не моя память. Лида ушла спать. Ей было неинтересно слушать о зеркале, интернете – зеркале феноменального мира (того, что индусы называют майей, иллюзией, шакти, богиней). Женщина, изучающая себя, полна несовершенств, если она не моя сестра. Сроду та никогда не была в тени. Особенно в моей. Знакомые на неё залипали, а подойти боялись: отошьёт. Да и Паша, бывший-ревнивец, как-то смущал. Паша, к слову, разок при ней затёр за легалайз: бытовые преступления, говорит, после декриминализации травушки снизятся на порядок, растамания в сто раз лучше, чем сбитая алкоголем крышка. Сидели мы не втроём, человек семь у меня было, подушки на полу разложили, как в особняке Шолто, покуривали особый кальян. Лида не согласилась и демонстративно ушла к себе в комнату. Я не догнала, с чем именно она была так не согласна, с мнением моего юриста или присутствием этого, конкретного, юриста в нашей квартире. Как раз в тот период, когда она пишет. Расстались-то культурно, но страсти какое-то время ещё играли. Потом она сошлась с женатым финансистом, щедрым на удовольствия, и отношения с Пашей очень быстро выровнялись до приятельских. Финансист снимал ей квартиру в центре, покупал, что хотелось, от нарядов до секс-игрушек. У неё до сих пор такая коллекция, что сам собой напрашивается вопрос, нахуя ей люди. Мама на тот момент кружилась с полковником полиции. Я, скрепя сердце, убеждала себя: наверное, он хороший любовник, наверное, исключения… подтверждают правило. Не выношу копов. У меня не один товарищ сел. Один – ещё в школе, поймали с пакетиком и увезли за колючую проволоку. А там есть правила. А заключённым не дают даже читать эти правила, чтобы творить, что хотят. Как, собственно, и здесь. Здесь тоже зона, только огромная, под эгидой демократии. Мама сказала: у него есть доступ к нужной мне информации. Мама сказала: связи, Боженька, ни нейронные, ни человеческие, лишними не бывают. Полковник ни разу не заходил в гости: я курю. В штатах это не было бы проблемой. Но мы не в штатах. Итак, семья разделилась на ту, что с ментом, ту, что с финансистом, и меня, с блэкджеком и шлюхами. Какое-то время Лиду всё устраивало. Потом она залетела. Поняв, что разводиться её покровитель не намерен, сделала аборт, медикаметозный, день страдала у нас дома (мы с мамой вокруг нее бегали, принеси-подай, как могли, поддерживали) на следующий – забрала из центра вещи, тихо, без сцен. Собирая вещи, плакала. С тех пор она крайне осторожна, не забывает о контрацепции. До меня, как до утки, через сутки доходит, что я об этом, с Венцем, не думала. Прерванный акт – не гарантия. Хотя бы хлоргексидином надо бы обработаться, но нет же, как с цепи сорвалась, неужели можно. Голова понимает, что за ужас я творю, вагина ноет: твори дальше. Мама бы… Опять. Смотрю в потолок. Нет, не моя память. Потолок – в лампочках. Моя память режет без ножа.

Открываю дневник раздомно, в середине, читаю: "Яркое утро в брызгах света, центр города. По проспекту бежит женщина, рыдая взахлёб. Народный поток слишком густ, чтобы породить сочувствующего, внимание рассеяно, и, видя, её не замечают. Она – нарыв, лопнувший из-под пудры. Несётся вдоль дороги, дрожа, руки к щекам, подвывая, головой не то "нет", не то крест-накрест. Я думаю двумя словами: красные сапоги. Сапоги действительно были красные. Мне показалось странным, что на асфальте не остаётся следов…" Нет, у неё тоже память жутковатая. Лучше вспомню о ней, о сестре. И посмотрю, её глазами, на что-нибудь другое.