Сперматозоиды

Сглаживание половой полярности ведет к андрогинизму. Начался переход с парной на одиночную модель существования. Не "двое спиной друг к другу смотрят в мир, поворачиваясь лицами в отсутствие третьих глаз", но "я смотрю в мир, мир смотрит в меня, я смотрю в зеркало, когда никто не видит". Зеркало – зеркала, телефоны. Необходимости распределения ролей уже нет. Технологии сделали возможным выживание в одиночку. Интернет упростил поиск партнёра. Живые люди воспринимаются именно как партнёры, на ограниченный срок, а не как потенциальные спутники жизни. Учитывая отсутствие реального сакрума за симулякрами ортодоксальных религий, бесконечная ценность богоподобной сущности превратилась в оценку продуктивности контакта с тем или иным органическим существом. Нет усадеб для потомков. Есть презервативы. Примирение противоположностей внутри одного себя – путь художника или путь безумия, или то и это сразу. Или новые Ромео и Джульетта: человек и его телефон. Кажущаяся доступность информации создаёт иллюзию доступности всего, поэтому держаться за что-то стало неактуальным: уйдёт одно, придёт другое. Внутри тебя есть всё, что тебе нужно, говорит героиня фильма "Зал самоубийц" и она, чёрт возьми, она права.

Ничего себе слог. Снимаю шляпу перед капитаном Морганом. За неимением шляпы, снимаю куртку, жарковато. Три месяца назад это писалось, посреди застолья, на балконе, там я её и нашла. На первом листке, что подвернулся ей под руку. День рождения у нас был. Венц пришёл, но не выпускал из рук свой гаджет. Верх унижения – перед Лидой разглядывать трансов. Потом у нас с ним случился разговор, у меня в комнате, второй, где он подкатил, а я отшила. Вкладываю записку туда, откуда она выпала, листаю вперёд. Фотографии, билетики (проходки и автобусные счастливчики), рассказы об институте, приятелях, книгах и… обо мне. Она часто писала обо мне. Рассказы, как из Буковски, где герой всегда немного подшофе, со стояком, только почему-то выглядит, как девочка. Давнишнее: "Возвращается никакая, из брови хлещет кровь. Пирсинг вырван. Одежда лохматая, ноги в ссадинах и синяках, будто по земле её валяли. Спрашиваю: как? Она не сразу поняла, чего я от неё хочу, переспросила. Поняв, говорит: а, это… на митинг ходили, кто в ментовке, кто в больнице. Я, как видишь, здесь". Жарко было. Шрам остался. Лида рассуждает о том, что люди не меняются. Кроме декораций, всё то же, что тысячи лет назад. Рассуждает о сути человеческой, о Кальдероне, которого читает в оригинале, о Лорке. Она считает Пастернака отдельным видом эстетики, но Шекспир, по её мнению, в его переложении – не Шекспир, а Пастернак по мотивам Шекспира. Она рассуждает, в дневнике, о верлибре и Сильвии Платт, сетуя на трудности перевода. Между рассуждениями постит фоточки в инстаграм, не как я, по работе, а потому, что влюблена в свой образ. Есть во что влюбляться. Здесь, в дневнике – что на публику не выложишь. Моя образина постоянно вторгается в её текст: "Ушла с кудрями, вернулась с дредами, нитки вплела, колечки. Идёт, звенит, улыбается, хорошенькая, как птичка. Никогда по ней не скажешь, что сука (сука ещё та), на вид – нимфа лет пятнадцати, не старше. Спрашиваю: куда волосы дела? Говорит: спрятала". Не так давно, близко к сейчас. У неё пробелы по месяцу и более. Несколько недель плотняком, вся жизнь, как на ладони, потом тишина.