Спецназовец. Шальная пуля

– Не бойся, я не извращенец, – как сквозь вату, донесся до него голос Куницына. – Больно ты мне нужен со своими ласками, еще заразу какую-нибудь от тебя подцепишь… Ну, хватит носом хлюпать, джигит! У меня времени в обрез, так что начинай петь. Только учти: если мне покажется, что ты врешь, мои ребята по-прежнему наготове. Им, небось, не терпится продолжить. Конечно, обидно: только распалились, и на тебе – отбой! Ну, давай, начинай. Нет, погоди, я диктофон включу, а то вдруг что-то интересное пропущу…

…Пленников увели. Через несколько минут в допросную камеру вернулись Крайнов и Харченко.

– Все нормально? – спросил Куницын.

Он сидел на краю стола, одной ногой касаясь пола, а другой легкомысленно болтая в воздухе, и вертел в руках продолговатую серебристую коробочку диктофона. То, что рассказал о своем знакомом подполковник Джафаров, впечатляло, но не особенно сильно. В стране, где, как пожар на торфяниках, годами подспудно тлеет пламя кровавой междоусобицы, периодическое появление на сцене людей вроде этого Якушева неизбежно. Получившие отменную специальную подготовку, превращенные в идеальных солдат, ничего в жизни не умеющие, ни к чему, кроме убийства, не приспособленные, искалеченные войной и за ненадобностью выброшенные подыхать на обочине, эти вышедшие из строя детали военной машины то и дело начинают бороться за так называемую справедливость, по своему куцему разумению верша суд и расправу. Они профессиональные партизаны, диверсанты, меткие стрелки и отличные следопыты; они живут в большом мирном городе, как в незнакомом, густо заминированном лесу или в дымящихся, стреляющих руинах ежечасно переходящего из рук в руки населенного пункта; они постоянно начеку, они воюют даже во сне, и именно поэтому их бывает нелегко выследить и уничтожить. Но рано или поздно это все равно происходит; никакой супермен не в состоянии в одиночку противостоять системе, и тот, кто этого не понимает (или понимает, но до конца в это не верит и пытается экспериментировать в данной области), обречен.

– Нормально, – ответил на вопрос капитана Крайнов, стягивая с потной головы черную спецназовскую маску. – Уф, взопрел, как в бане!

– Еще бы тебе не взопреть, – с подначкой и легкой завистью сказал лейтенант Харченко, тоже снимая маску. – Такую телку завалил – конфетка! И осталось-то всего ничего – штаны расстегнуть да засунуть… Взопреешь тут! А мне сопляк достался, а на что он мне? Только палец зря прокусил, сучонок!

– Боевое ранение, – насмешливо сказал Куницын.

– А то, – откликнулся Харченко, озабоченно разглядывая указательный палец правой руки. – С начальства за это причитается. И еще за моральный ущерб. Тоже мне, нашли педофила!

– Ты это Томилину скажи, – посоветовал Крайнов и повернулся к капитану. – Не слишком круто мы с ними?..

– В самый раз, – подбрасывая на ладони диктофон, откликнулся тот. – Зато раскололся, как миленький. Цель оправдывает средства – слыхал?

– Ну, не знаю. – Крайнов слегка поморщился. – Все-таки мент, подполковник… Да к тому же еще и кавказец. Такого и русский не простит, если он нормальный мужик, а уж этот-то и подавно.

– Знаю, – кивнул Куницын. – И ты знаешь, что надо делать.

– Знаю, – эхом повторил Крайнов.

– Не в собесе служим, – подтвердил Харченко.

…Джабраил Джафаров сидел за рулем своей пожилой «десятки», двигавшейся от центра Москвы в сторону Юго-Запада, и ровным счетом ничего не чувствовал, как будто все его тело до последней клетки тщательно пропитали мощным анестезирующим средством. Он машинально поглядывал по сторонам, нажимал и отпускал педали, передвигал рычаг коробки скоростей, включал указатели поворотов и проделывал все остальные вещи, которые проделывает человек, ведущий автомобиль по оживленной транспортной магистрали столичного мегаполиса. Он не проверял, есть ли за ним слежка: во-первых, при ночном освещении отличить одну пару слепящих фар от другой точно такой же пары не было никакой возможности, а во-вторых, подполковник не видел в такой проверке ни капли смысла. Он просто вел машину и ждал продолжения.

Жена и сын сидели сзади. Мальчик все еще судорожно всхлипывал, всем телом прильнув к матери. Марина молчала, неподвижно, как неживая, глядя прямо перед собой и прижимая к себе сына обеими руками. Она не упрекала мужа в случившемся, не задавала вопросов и не напоминала о том, сколько раз просила его сменить работу; она просто молчала с того самого момента, как их с мешками на голове усадили в машину и привезли на стоянку, где уже дожидалась «десятка» – их дом на колесах, почти член семьи, помнивший веселые пикники и длинные загородные поездки, где было много солнца, смеха и простого, ничем не омраченного человеческого счастья. Она была женой милиционера и, наверное, все уже поняла и тоже ждала того, что должно было случиться.