Спецназовец. Взгляд снайпера

Полдела было сделано. Больше не таясь, Гунявый прошел в большую комнату, плотно задернул на окне шторы и включил свет. Затем вернулся в коридор, ухватил хозяина под мышки и волоком потащил в гостиную. Парень оказался неимоверно тяжелым, словно был набит железными опилками, но Гунявому удалось взгромоздить бесчувственное тело в кресло, где до этого сидел он сам. Придав лежащему без сознания человеку естественную, по его мнению, позу, Гунявый поправил сбившийся ковер, а потом запустил руку под левую полу серой куртки. Там, к его удивлению и испугу, ничего не обнаружилось; терзаемый дурными предчувствиями, Гунявый сунулся под правую полу и с облегчением перевел дух: наплечная кобура была тут как тут, и из нее торчала отделанная коричневой пластмассой рукоятка пистолета.

Гунявый расстегнул кобуру, вынул пистолет и повертел его перед глазами, как ребенок новую игрушку. Из его груди исторгся негромкий вздох сожаления. В душе он все еще оставался лихим налетчиком и, будь его воля, непременно присвоил бы такую ценную добычу, как нарезной ствол. Но эту музыку заказывал не он, и не в его власти было отменить полученные инструкции.

Недоверчиво покосившись на лежащее в кресле тело, он сходил на кухню и вернулся оттуда со своим бутербродом и вожделенной бутылкой водки. Открыв ее, он не отрываясь, залпом высосал почти половину, обтер горлышко рукавом и поставил бутылку на журнальный столик рядом с креслом. Затем, подумав, принес с кухни стакан, наполнил его почти до краев и вылил в разинутый рот, не касаясь стекла губами. Стакан занял свое место рядом с почти опустевшей бутылкой. Чувствуя, что стремительно хмелеет, Гунявый стал торопливо, давясь, чавкая и роняя крошки, поедать хлеб с котлетами. Запихав в рот последний кусок, все еще жуя, он снял пистолет с предохранителя и оттянул ствол, досылая патрон в патронник. Холодное дуло прижалось к правому виску распростертого в кресле человека. Гунявый с усилием сглотнул, протолкнув в пищевод остаток еды, и спустил курок. Пистолет коротко, глухо хлопнул, сильно толкнувшись в ладонь, и тело с простреленной головой завалилось на бок. Гунявый вложил пистолет в мертвую ладонь, направился было к выходу, но потом, не удержавшись, вернулся и вылил в рот все, что оставалось в бутылке.

Проверив, на месте ли украденные деньги, он надвинул на глаза расшитый золотыми листьями козырек давно вышедшего из моды синего кепи с надписью «US NAVY» и, никем не замеченный, покинул квартиру. Никому не нужный в этот глухой час лифт дожидался его здесь же, на площадке. Гунявый спустился на первый этаж, вышел из подъезда и, пьяно пошатываясь, скрылся в темном лабиринте внутридворовых проездов.

* * *

Полковник Басалыгин выглядел не ахти – мешки под глазами, нездоровый, сероватый цвет лица, розоватые белки – и был мрачнее тучи. Грузно ссутулившись в кресле, он наблюдал, как его подчиненные в неполном составе усаживаются за стол для совещаний. Поверх его головы на них строго смотрел действующий президент – естественно, не во плоти (тьфу-тьфу-тьфу, не приведи господи!), а отпечатанный типографским способом на дорогой мелованной бумаге и взятый в строгую рамку под стеклом. По контрасту с обрюзгшей физиономией Мамонта его лицо выглядело особенно свежим, холеным и значительным.

Воистину, если бы глава государства мог в данный момент видеть теплую компанию, состоящую из мрачного, явно с похмелья полковника и парочки подчиненных ему офицеров убойного отдела, процесс реформирования отечественных правоохранительных органов пошел бы гораздо более высокими темпами и стал бы куда более жестким, чтобы не сказать жестоким. Если Басалыгин выглядел просто скверно, то майор Молоканов и капитан Арсеньев являли собой зрелище уже не столько предосудительное, сколько возмутительное. У капитана была перебинтована голова и расцарапана щека, а Молоканову кто-то подбил оба глаза, из-за чего тот смахивал на объевшегося гнилых фруктов и оттого недовольного жизнью лемура. Нижняя губа у него была рассечена и распухла, а левое ухо было вдвое больше правого и цветом напоминало спелую сливу. При этом оба, как и Басалыгин, демонстрировали явные признаки могучего похмелья. Они расселись по своим обычным местам, бросая одинаково вороватые взгляды то друг на друга, то на стоящий посреди стола в окружении перевернутых кверху донышками стаканов графин с водой. На полковника они избегали смотреть вовсе, и в этом не было ничего удивительного.

– Так, – дождавшись, когда за столом прекратится всякое шевеление, произнес Басалыгин. Это слово упало в тишину, как двухпудовая гиря на паркет. – Хороши, ничего не скажешь. Красавцы! – Он без необходимости заглянул в лежащую перед ним на столе бумагу и покачал головой. Сделано это было осторожно, словно полковник боялся расплескать ее содержимое. – Вы сами-то помните, что вытворяли ночью?

Молоканов бросил на него короткий косой взгляд и снова уставился в крышку стола.

– Честно говоря, не очень, – неохотно признался он.