Спецназовец. Взгляд снайпера

Новенький, никогда прежде не бывший в употреблении пакет приятно шуршал, три литра элитной выпивки не менее приятно оттягивали руку. Виски Гунявый не пил никогда; ему доводилось встречать людей, которые утверждали, что по вкусу и запаху этот напиток напоминает обыкновенный самогон, но все это были одного с ним поля ягоды, и Гунявый подозревал, что они просто повторяют чужие слова, из черной зависти за глаза обхаивая то, чего никогда не пробовали и вряд ли когда-либо попробуют. Зато люди с достатком, которые могут позволить себе выбирать выпивку по душе, почему-то предпочитают этот дорогущий «самогон» отечественной водке – отваливают за него сумасшедшие деньжищи, пьют и помалкивают в тряпочку. Во всяком случае, Гунявому никто из них на качество виски или, скажем, французского коньяка ни разу не жаловался.

Заполучив в свое распоряжение сумму в твердой валюте, которая казалась ему баснословной, Гунявый почувствовал себя Крезом и решил поставить эксперимент, наконец-то отведав таинственного напитка с отдающим канцелярией названием «скотч». Поскольку денег было навалом, он решил затариться впрок, чтобы потом не бегать за добавкой, и купил сразу три бутылки «Белой лошади» – напитка, которым перед смертью баловался старлей Щеглов. Немного огорчало, что пить придется в одиночку, но Гунявому было не привыкать. Тем более что вращался он в таких кругах, где совместное распитие сплошь и рядом заканчивается мордобоем, а то и поножовщиной, а теперь, когда он разбогател (разумеется, в своем понимании этого слова), ему было что терять. Нет уж, лучше пьянствовать в одиночку, как последний алкаш, чем ни за что ни про что получить удар в брюхо зазубренным бутылочным горлышком и сдохнуть в страшных корчах от потери крови!

Проделав недолгий путь от магазина до дома, на первом этаже которого обитал на пару с дворником-татарином, Гунявый вступил в заросший старыми, высоченными и хилыми от недостатка солнечного света кленами двор. Здесь было полно оккупировавших скамейки старух и их визжащих, орущих, виснущих на качелях и гимнастических лестницах, носящихся взад-вперед и путающихся у прохожих под ногами внуков. К детям, пока они ему не мешали, Гунявый был равнодушен, а старух не переваривал, потому что первое время именно их стараниями буквально каждый день, а бывало, что и по два раза на дню имел сомнительное удовольствие встречаться с участковым. Участковый время от времени заглядывал к нему и теперь, но случалось это все реже: благодаря майору Молоканову Гунявый имел регистрацию, никого не задевал, не буянил и вообще вел себя тише воды, ниже травы. А что его внешний вид не нравится старым перечницам, так это их проблема. Им, драным калошам, вообще никто не нравится, кроме них самих, так что же теперь – добровольно вернуться на зону?

Во дворе, судя по некоторым признакам, имело место ЧП. Около подъезда, где снимал комнату Гунявый, стояла машина скорой помощи, и двое хмурых санитаров как раз заталкивали в нее носилки, на которых возлежало, безвольно свесив руку, хилое тело в грязном спортивном костюме, явно пошитом в подпольном цеху на территории Черкизовского рынка вездесущими и многочисленными, как тараканы, нелегальными мигрантами из некогда братского Вьетнама. Тело принадлежало квартирному хозяину Гунявого дворнику Файзулле, которого квартирант для краткости звал просто Фазой. Сморщенная и смуглая, точь-в-точь как печеное яблоко, узкоглазая и курносая физиономия татарина была открыта, из чего Гунявый сделал вывод, что дворник еще дышит. На правой ноге у него была стоптанная сандалия, а левая была босая и такая грязная, словно Фаза так и ходил с самого детства в одном башмаке.

Вокруг стояла немногочисленная толпа зевак – бабусь, которым было не лень оторвать от скамеек свои обширные, плоские от постоянного сидения на жестких досках зады, и прервавших беготню, чтобы насладиться нечастым зрелищем чужих страданий, ребятишек. Ребятишек гнали, но рассеянно, продолжая смотреть на носилки и судачить о причинах происходящего, и они, увернувшись от машущих вслепую рук и перебежав на другое место, продолжали жадно смотреть и слушать, обогащаясь жизненным опытом.

– Допился, – громко сказал кто-то из пенсионерок, и Гунявый мигом передумал приставать к зрителям с расспросами: все было ясно как божий день, и любая дополнительная информация в свете прозвучавшего заявления представлялась решительно излишней.

Файзулла был правоверный мусульманин и не забывал каждый божий день в положенное время расстилать на полу (а если дело происходило на улице, то и прямо на асфальте) специальный коврик и, став на колени лицом к Мекке, молиться своему Аллаху. Всякий раз, когда Гунявый видел, как Фаза бьет земные поклоны, ему стоило огромных усилий сдержаться, не пнуть дворника в задранный к небу, как зенитное орудие, тощий зад. Останавливало то, что дворник относился к своей вере как-то уж чересчур серьезно и в ответ на такую невинную, с точки зрения Гунявого, шутку мог пырнуть ножом или, того хуже, прогнать с квартиры.