Спецназовец. Взгляд снайпера

– Вот животное, – прогудел из-под маски глухой голос убийцы. – Сказано же было: ничего не брать. Хотя «Белая лошадь» – это, пожалуй, недурно. Совсем недурно!

Повозившись со шпеньками и застежками, именуемыми «крокодилами» из-за внешнего сходства с пастью упомянутой рептилии, Зулус расстегнул на груди свой костюм и затолкал за пазуху деньги.

– Что я делаю? – вслух пробормотал он.

Вопрос был не праздный. Если в убийстве Гунявого действительно ощущалась настоятельная необходимость, то превращать его в ритуальное действо было незачем. Это выходило за рамки того, что принято именовать почерком, противоречило основному принципу, которым он руководствовался при выборе жертв: карать только тех, кто оказался не по зубам официальному правосудию.

– Никаких противоречий, – хрипло пробормотал Зулус, нащупывая у себя за спиной рукоятку лежащего на столе мачете. – Убил? Убил. Сел? Не сел. Так где тут противоречие?

Он знал, что лжет самому себе, подтасовывая и извращая факты так, чтобы они его устраивали. Эта склонность была ему свойственна с детства. Он рано научился играть в шахматы и, не имея партнеров среди сверстников, частенько играл сам с собой. И это всегда была игра в поддавки, потому что любая игра предполагает желание выиграть, а честно выиграть у себя самого невозможно – по крайней мере, у него это никогда не получалось. Он всегда болел за белых, и именно белые чаще всего одерживали победу; иногда ему приходило в голову, что это несправедливо, и тогда Фортуна волшебным образом поворачивалась лицом к черным. Впрочем, никаким волшебством тут, конечно же, и не пахло, поскольку тогда, как и сейчас, роль Фортуны исполнял он сам.

Широкое стальное лезвие со звенящим металлическим шорохом соскользнуло со стола и плавно вознеслось к низкому, испещренному ржавыми пятнами и потеками потолку. Послышался тупой чавкающий удар, кровь брызнула прямо в окуляры противогаза и потекла по ним, превращая их в подобие модных некогда солнцезащитных очков с красными стеклами.

Тяжелое, острое как бритва лезвие, почти не встретив сопротивления, рассекло гортань, трахею и мышцы и с глухим лязгом вошло глубоко в костную ткань шейного позвонка. Зулус рывком высвободил его и снова замахнулся, окропляя все вокруг тяжелыми красными брызгами. Второй удар был нанесен с точностью и силой, которые сделали бы честь самому опытному мяснику. Он пришелся точно в то же место, что и первый, и голова Федора Ермолаева по кличке Гунявый отделилась от тела, чтобы занять уготованное ей место в черном мусорном пакете.

Упаковав трофей, убийца посмотрел на часы, а затем на окно. Денек выдался солнечный, очень теплый, солнце пригревало уже совсем по-летнему. Оно еще находилось где-то справа, за домом, но вскоре должно было заглянуть в эту убогую конуру, чтобы остаться здесь почти до самого вечера. Прикинув, как это будет выглядеть, Зулус не стал двигать обезглавленный труп: тот упал очень удачно, расположившись посередине тесного помещения – то есть примерно там, где дольше всего будет находиться солнечное пятно. Солнце замедлит процесс остывания тела и затруднит установление точного времени смерти. Это будет на руку Зулусу: в последние дни он и так все время ходил, как по тонкой проволоке, постоянно находясь на грани разоблачения. Рискованные поступки, когда спланированные заранее, а когда и вынужденные, совершенные спонтанно, по необходимости, следовали один за другим так быстро, с такими короткими интервалами, что он боялся запутаться и выдать себя или просто забыть о какой-нибудь мелочи, способной сыграть роковую роль в его судьбе. Но пока что ему все удавалось; остался последний финишный рывок, последний, решающий удар, после которого можно будет временно залечь на дно и не спеша, спокойно подумать, как быть дальше.

Пожалуй, время маньяка по кличке Зулус истекло. Неистовый охотник за головами себя исчерпал, его дело пора закрыть и сдать в архив. Но не надо слез и траурных речей, на смену ушедшему бойцу скоро придет новый – со своими методами, своим неповторимым почерком и своими собственными, совсем не такими, как у Зулуса, тараканами в голове…

Через четверть часа из квартиры дворника Файзуллы, отравившегося техническим спиртом, которым его угостил какой-то добрый самаритянин, никем не замеченный, вышел крепкий старикан в поношенной светлой ветровке, мешковатых джинсах и стоптанных белых кроссовках. На его седой патлатой голове красовалось выгоревшее красное кепи с длинным козырьком, из-под которого поблескивали большие темные очки. Волнистая седая борода а-ля Санта Клаус и густые прокуренные усы скрывали нижнюю часть лица. На плечах у бодрого деда висел видавший виды брезентовый рюкзак защитного цвета, из-под клапана которого выглядывала старательно обернутая газетами и перевязанная черной изолентой рукоятка какого-то инструмента.