Спецслужбы мира за 500 лет

«Спросив полковника Фредерикса, – вспоминал Николай I, – знает ли он содержание пакета, получил в ответ, что ничего ему не известно, но что такой же пакет послан в Варшаву, по неизвестности в Таганроге, где находился государь. Заключив из сего, что пакет содержит обстоятельство особой важности, я был в крайнем недоумении, на что мне решиться? Вскрыть пакет на имя императора был поступок столь отважный, что решиться на сие казалось мне последнею крайностью, к которой одна необходимость могла принудить человека, поставленного в самое затруднительное положение, и – пакет вскрыт! <…> Дело шло о существующем и только что открытом пространном заговоре, которого отрасли распространялись чрез всю империю, от Петербурга на Москву и до второй армии в Бессарабии. <…> Должно было действовать, не теряя ни минуты, с полною властью, с опытностью, с решимостью – я не имел ни власти, ни права на оную; мог только действовать через других, из одного доверия ко мне обращавшихся, без уверенности, что совету моему последуют; и притом чувствовал, что тайну подобной важности должно было наитщательнейше скрывать от всех <…> или преждевременно заговорщикам не открыть, что замыслы их уже не скрыты от правительства».[319]

Николай немедленно пригласил к себе Милорадовича и Голицына и ознакомил их с приложениями к депеше Дибича:

«Писанные рукою генерал-адъютанта графа Чернышева для большей тайны, в них заключалось изложение открытого обширного заговора. <…> Известно было, что заговор касается многих лиц в Петербурге и наиболее в Кавалергардском полку, но в особенности в Москве, в главной квартире 2-й армии и в части войск, ей принадлежащих, а также в войсках 3-го корпуса. Показания были весьма неясны, неопределительны; но однако еще за несколько дней до кончины своей покойный император велел генералу Дибичу, по показаниям Шервуда, послать полковника лейб-гвардии Измайловского полка Николаева взять известного Вадковского, за год выписанного из Кавалергардского полка. Еще более ясны были подозрения на главную квартиру 2-й армии, и генерал Дибич уведомлял, что вслед за сим решился послать графа Чернышева в Тульчин, дабы уведомить генерала Витгенштейна о происходящем и арестовать князя С. Волконского, командовавшего бригадой, и полковника Пестеля, в оной бригаде командовавшего Вятским полком.

Подобное извещение в столь затруднительное и важное время требовало величайшего внимания, и решено было узнать, кто из поименованных лиц в Петербурге, и немедля их арестовать; а как о капитане Майбороде ничего не упоминалось, а должно было полагать, что через него получатся еще важнейшие сведения, то решился граф Милорадович послать адъютанта своего генерала Мантейфеля к генералу Роту, дабы, приняв Майбороду, доставить в Петербург. Из петербургских заговорщиков по справке никого не оказалось налицо; все были в отпуску, а именно – Свистунов, Захар Чернышев и Никита Муравьев, что более еще утверждало справедливость подозрений, что они были в отсутствии для съезда, как в показаниях упоминалось. Граф Милорадович должен был верить столь ясным уликам в существование заговора и в вероятное участие и других лиц, хотя об них не упоминалось; он обещал обратить все внимание полиции, но все осталось тщетным и в прежней беспечности».[320]

Еще более категорично высказывался о «беспечности» Милорадовича декабрист Штейнгель.

«До Милорадовича, – писал он, – не доходило ничего, о чем шпионы доносили тайной полиции; напротив, Рылеев был во всем предупреждаем».[321]

Мы полагаем, что Штейнгель ошибается: полицейская агентура в период междуцарствия работу не прекращала и сведения своему шефу доставляла регулярно. Современным историкам хорошо известно, что в записной книжке Милорадовича, найденной после его смерти в рабочем кабинете, находился список почти всех членов Северного общества. Однако Милорадович не только бездействовал, но и не доложил о поступающих к нему сведениях Николаю Павловичу.

О своем недоумении поведением Милорадовича указывает в мемуарах принц Е. Вюртембергский.

«10 декабря, – вспоминал принц, – отречение Константина было для меня уже несомненно.

Около того времени, оправившись в здоровье, я начал снова выходить из дому и однажды утром встретил в приемной у императрицы графа Милорадовича. Он шепнул мне таинственно:

– Боюсь за успех дела: гвардия очень привержена Константину.

– О каком успехе говорите вы, – возразил я удивленно. – Я ожидаю естественного перехода престолонаследия к великому князю Николаю, коль скоро Константин будет настаивать на своем отречении. Гвардия тут ни при чем.

– Совершенно верно, – отвечал граф, – ей бы не следовало тут вмешиваться, но она испокон веку привыкла к тому и сроднилась с такими понятиями.

Эти достопримечательные слова произнес сам военный губернатор Петербурга, а потому они имели особое значение в моих глазах. Я упрашивал его сообщить, что им замечено; но он отвечал, что не имеет на то положительного приказания. Я тотчас доложил о нем тетушке».[322]