Спящая красавица

Их язычищи летели вслед бабам, как гончие за зайцем! Вслед юбкам. За узелками с чистым бельем! Языки вздыхали, извивались, хватались за сердце, не в силах угнаться и прекратить погоню! Они крутились на месте, как ужаленные в жопу барсуки! Крались на цыпочках, как старухи в церкви! Самые молодые, розовые, лоснящиеся языки облизывались и кувыркались от радости! От жизни! Они бегали быстро и, нагнав, начинали щекотить, заигрывать с бабой! И не с бабой даже, а с ее языком! А куда спрятаться от языка, которому уже пять лет не хуя делать! Кроме как спать, переворачивать жратву во рту и чесаться о зубы! Другие, уже опытные, коротконогие язычины не спеша шли в обход. Наблюдали и, затаившись, ждали. А в это время обнюхивали баб. Тихонько, скромно. Подойдет, пока баба отбивается от двух молодых, и стоит, зажмурившись, и нюхает... вдыхает... Одни языки вставали, как суслики! Другие сворачивались в три погибели! А были те, кто вообще вставал на попа! Дыбом! Они выкидывали такие выкрутасы, что бабы вынуждены были даже бежать! А одна взяла привычку их ловить. Истребительница языков! Она их прищемляла дверью! Идет уточкой, плывет, платочек домиком, ни реснички не упадет, а за ней пара гончих языков! Она отстает, приостанавливается, то калошу поправит, то в небо посмотрит, а в самый последний момент, на пороге, хлоп дверью! И пиздец котенку, срать не будет! Потом эти языки с плачем назад плелись. И долго на привязи сидели. На диете. Но кости она никому не ломала. Ни одному языку. Так, легкие увечья.

А самый жирный, самый неповоротливый был у немого старшины! Не вру! Точно! Эта мычащая бочка выползала из двери последней. Язык был бодрый, как палка колбасы! Он никого не мог догнать! Только стоял и, мыча, крутил верхушкой! Даже у меня язык не поворачивается назвать его верхушку — головой! Мы падали и катались в пыли, как чокнутые! Это был концерт!

Один язычок, небольшой, такой ничем не примечательный, похожий на обмылок, был самый забавный! Он распухал от гордости.

«Девушка! Трубы-то в избе давно чистила? Трубочиста не надо?»

А она ему отвечает, что, дескать, не с таким прутиком в мою трубу лазить!..

А другая подначивает: «Эй ты, душа казенная! Ты свою сивку-бурку руками, что ль, запрягаешь?! Гляди, какой жаждущий... »

Тут второй язык пожарный подбегает на выручку!

«Ох, Нин... Побрить бы твою принцессу на картошине! А то, гляди, на кудри-то наступишь! Из полы торчат... »

А та отвечает: «Что, язык острый, что ль? Как бритва? Так облизнись! Глядишь, и побреешься!.. »

Но от этого так быстро не отвяжешься! У него ноги не скоро заплетутся!

«А что, Нин? У твово-то, что? Бритва заржавела? Так пусть к моей сходит! Она ему заточит!»

«А ты за моего не переживай! У него не бритва! У него сабля! Он зады чужим бабам языком не бреет! У него шашка пополам рубит! А если провернет, так внутри побреет! Так что пасись отсюда! Щипли травку, где пожиже!»

Мы смотрели и чихали! Всегда чих нападал, когда не надо! У меня больше двух не выходило, а пацаны по пять-шесть раз, аж потом в башке звенит!

Отцу не нравилось, что она ходит в ту баню. Конечно, он молчал, но глаз дергался. Он не мог участвовать во всем этом! Он любил ее! Да-да! И его язык, отвяжи его, сидел бы у цепи и выл! Отец был серьезен. Нет, не ревнив! Именно серьезен. Он хотел нормальной жизни! И он готов был начать ее с любого места! Только вот не с этой дороги в баню! Нет! Только не это! Он не мог понять! Что она нашла в этих пиздорванцах! В этих калеках! Он злился на мужиков, а они смеялись! Чем дальше, тем громче! И в этом грохоте он слышал только смех над ним!

Отец даже начинал заикаться! Он забыл что-то важное. Что-то важное, что объединяло его с этими мужиками. С этим смехом. С этим приглашением к смеху.

Он матерился однообразно, беспомощно, а мужики ржали: «Петрович!.. Соси ты хуй у пьяного меня!.. »

Ты думаешь, все так просто? Брат лежал, а мы вокруг него прыгали как блохи?! Как пыль перед фараоном?!

Мы все свихнулись! Это точно! Даже не обсуждается! Но сначала мы играли по правилам. Мы приводили врачей. Мы писали и ездили. Над матерью смеялись. Еще бы! Сын, который спит уже седьмой год! Ей даже на дверь не показывали! Ее даже выслушивали. Оказывается — это был редкий случай! Вот так! Чтоб кто-то отсыпался так долго! Психиатры и прочая пиздорвань сначала застряли на старте, а потом уже все как с цепи сорвались! Нас брали штурмом во все отверстия! Пыль не успевала оседать! То один тип с портфелем, то другой! Все лезли на печку!