Спящие

Бен и Энни: где только не случалось спать этим двоим. На разных кроватях университетского общежития: ноги переплетены, дыхание одно на двоих. На надувном матрасе в подвале, куда Энни спускалась, дождавшись, пока родители уснут. В спальных мешках в Мехико летом после окончания колледжа, какими юными они были, какими серьезными, не зря каждый вечер Энни силилась объяснить Бену теорию струн, а Бен зачитывал вслух отрывки из Пруста. Вместе они отсыпались после излишка виски и вина, после смены часовых поясов в хостеле Рима, годы спустя вдвоем дремали в гамаках на веранде семейного особняка в Мэне, по воскресеньям они валялись голышом на диване в своей бруклинской квартире. Тревожный, ревнивый сон терзал их в позапрошлом году, когда Энни стала засиживаться допоздна с научным руководителем. Они засыпали, разругавшись в пух и прах, поскольку она наотрез отрицала измену, но говорила, что хочет подумать. А после – одинокая бессонница двух недель, которые Энни провела у родителей без единого звонка, пока Бен не находил себе места в пустой квартире. Наконец, тяжелый, мучительный сон, навеянный болью и облегчением, когда Энни решила вернуться в семью: сможет ли Бен ее простить? Сколько раз они дремали друг у друга на плече в автомобилях, поездах, самолетах, сколько раз проваливались в блаженный омут на мексиканских пляжах в медовый месяц и просыпались, сплошь покрытые солнечными ожогами, сколько кошмаров и сладких снов они видели, сколько грез и видений проносилось перед их глазами, пока они лежали голова к голове.

За последние три недели у них выработалась привычка спать урывками, но крепко – по максимуму, – ведь малышка может в любую минуту проснуться и потребовать внимания. Однако этой ночью, несмотря на вопли сирен, девочка не просыпается. Все трое спят глубоким отдельным сном во мраке детской, их мысли витают в разных направлениях, даже у Грейс, чьи веки трепещут, губы шевелятся, а ручонка слегка подрагивает в кроватке.

В соседнем доме Сара и Либби пробуждаются мгновенно. Как и коты.

– Папа! – зовут они в темноте под надрывный вой сирен.

Впрочем, они отлично знают, что делать и куда идти. Несколько раз в год одно и то же. Сезон пожаров. Вскоре они засядут в фургоне, пока отец будет поливать крышу из шланга. Достаточно единственной гонимой ветром искры, чтобы занялся весь дом.

– Мы не можем бросить котят. – Либби пытается собрать питомцев, однако те ускользают из худеньких рук. Двое забились под кровать: шерсть на спинках встала дыбом, белые хвосты распушились, как метелки, крохотные глазки мерцают.

Сара через весь коридор мчится в комнату к отцу. Он всегда спит с открытым окном, независимо от погоды – стены вибрируют от вопля сирен и треска полицейской рации на тумбочке.

– Папа! – окликает Сара.

Ноги вдруг прирастают к полу. В тусклом свете уличного фонаря она различает отцовский силуэт: он неподвижно лежит на боку посреди широкой допотопной кровати.

От порыва сухого ветра громко хлопают занавески.

– Папа?

Сара включает свет: глаза у отца закрыты, лицо обмякло. Двумя пальцами она стягивает с него простыню. Трясет за голое, чуть костлявое плечо. Он страшно похудел за последние годы.

– Папа, проснись, – шепчет она.

Так непривычно касаться его лица, ощущать застарелый запах пота, несвежее дыхание, вырывающееся изо рта вместе с храпом.

Либби врывается в комнату, отбрасывая со лба непокорную прядь.

– Народ, помогите мне с котятами. Они все разбежались кто куда.

– Он не просыпается.

Именно Либби кричит отцу в ухо – тщетно. Щиплет за бока – безрезультатно.

– Осторожно, – предостерегает Сара. – Не переборщи.

Отец безмятежно спит.

Именно Либби склоняется над ним, занавесив кудрями лицо, и силится уловить дыхание.

– Это ведь та самая болезнь, верно? – Глаза Либби наполняются слезами.

Им уже полагается быть внизу, полностью одетыми, с сумками. При первых признаках пожара отец предпочитает уезжать из города – опасного коридора с единственным выходом. В идеале нужно держаться подальше, в идеале уносить ноги нужно заранее, пока не хватились другие.

В окно ощутимо тянет дымом.

Спальня – не лучший вариант, чтобы переждать пожар. Третий этаж – самое опасное место.

– Нельзя бросить его здесь одного, – всхлипывает Либби.

Сирены продолжают вопить. Сара выглядывает на улицу. В темноте не разобрать, откуда дым и насколько близко или далеко его источник.

На нее вдруг нисходит нечеловеческое спокойствие. Необходимо принять ряд важных решений. Папа бы хотел, чтобы они отправились в безопасное место. Хотя бы вниз, с вещами, готовые удрать в любую секунду. Однако они поступят иначе.

– Мы не бросим его, – заявляет Сара. – Останемся здесь, что бы ни случилось.

Снаружи эвкалиптовые деревья гнутся под мощными потоками ветра, ветви царапают крышу, цепляясь за кровлю как за балласт.

– Вспомни, сколько лесных пожаров вспыхивало в этих местах, – говорит Сара, придвигаясь поближе к сестре, – а дом все равно устоял.

Ночь напролет они сидят в одних рубашках, стискивая вялые руки отца, и томятся в мучительном ожидании развязки.