Спят курганы темные

Но в восемьдесят шестом году, когда мне было всего три года, судили нашего однофамильца Григория Васюру, палача Хатыни. Отец мне потом рассказал, что он решил уехать не потому, что чувствовал какую-либо враждебность, а наоборот – многие знакомые подходили к нему, чтобы выразить свое восхищение нашим «родственником». Что было, к счастью, очень вряд ли – преступник был из-под Черкасс, а наши предки – из-под Чернигова.

Так мы оказались в Петропавловске-Камчатском, где отец получил работу на одном из заводов, а мама устроилась учительницей физики в одну из местных школ. Через год родился мой младший брат, Андрей. Жили мы тогда очень неплохо – северный коэффициент, особое снабжение, неплохая квартира, хотя, конечно, климат в Петропавловске не сахар. Но грянула перестройка, затем развал СССР, и жизнь в городе стремительно ухудшилась.

В девяносто пятом году, когда мне было двенадцать лет, а брату восемь, мама объявила папе, что уезжает на родину, и взяла нас обоих с собой. Но мне во Львове нравилось мало, и, как только мне исполнилось четырнадцать, я вернулся к отцу. Потом мне довелось повоевать и в Чечне, и в Грузии, но в две тысячи девятом мать позвонила мне и сказала, что очень болеет, что ее новый хахаль ее бросил, а у брата своя жизнь. У меня как раз заканчивался очередной контракт, и я вернулся на Украину, к маме.

Если мне город не нравился уже в девяностых, то теперь он стал намного хуже. Впрочем, мама была в восторге и от пещерного национализма, и тем более украинизации – сама она теперь отказывалась говорить на любом языке, кроме львивской гвары. А в конце прошлого года она, несмотря на возраст и болезни, отправилась на майдан, и мне пришлось ее сопровождать. До сих пор меня воротит от того, что я там увидел – тогда еще не кидались коктейлями Молотова, но всеобщее сумасшествие, прыжки под кричалки «хто не скаче, той москаль», выступления Тягнибока, Кличко, Яценюка и иже с ними… Я сказал маме, что уезжаю – она прокляла меня напоследок, сказав, что я кацап, и чтобы я убирался с Украины к своему батьке, такому же москалю, как и я. А через неделю мне сообщили, что через три дня после нашего разговора она скончалась от инфаркта – ее могли бы спасти, попади она вовремя в больницу, да кому это было нужно на майдане…

После похорон – на которые мой братец даже не приехал – я действительно собрался возвращаться в Россию, но, когда начались события в Крыму, отправился туда и вступил в ополчение. А в апреле я перебрался на Донбасс, в Славянск. И с тех пор воюю с переменным успехом – в основном, увы, в отступлении. Славянск, Краматорск, Авдеевка, а теперь и Саур-Могила… Когда же мы наконец-то начнем, как пел Высоцкий, «отбирать наши пяди и крохи»?

В наших сегодняшних планах было разведать расположение «навоза» на гребне Донецкого кряжа, а заодно и сделать жизнь наших «друзей» чуть веселее. Для этого нам выдали целых два прибора ночного видения и пару глушителей к винтовке и пистолету. В наших планах было дойти до места, откуда, по словам Миши Левченко, довольно хороший обзор, а дальше действовать по обстоятельствам. Ушли мы около шести тридцати, рассчитывая попасть в это место около семи пятнадцати – закат ожидался около восьми, а сумерки должны были продлиться примерно до восьми сорока – как раз достаточно времени, чтобы «пошуметь» и вернуться обратно. Или, как предложил Семен, заночевать где-нибудь в тамошних лесопосадках и устроить им веселую жизнь перед рассветом.

Но, как говорится, «человек предполагает, а Бог располагает». Таныш – ну у него и зрение! – первым заметил две группы диверсантов, пробиравшихся в направлении Первомайского. Одна из них свернула к небольшому хутору, находившемуся между Первомайским и Саур-Могилой, другая же пошла дальше, к поселку. Мы срочно доложили об этом в штаб, а сами направились к хутору.

Где-то в полукилометре от него Кашуб разглядел светлое пятно в лесу. Оно оказалось мальчиком и девочкой лет, наверное, четырнадцати, сидевшими в чаще и дрожащими, как цуцики – и не только потому, что они были весьма легко одеты. Увидев нас, они оцепенели и даже не попытались убежать, лишь прижались сильнее друг к другу.

– Ополченцы мы, – сказал я им спокойно, стараясь не напугать. – Не бойтесь.

– Дядя ополченец, – слабым голосом сказала девочка. – Там… на хуторе… пришли эти…

– Добробаты, – поправил ее мальчик. – Может, «азовцы».

– Там кричали и… стреляли, – продолжила девочка и зарыдала.

Мальчик договорил за нее:

– В одном доме – Викина семья, в другом – моя старшая сестра. Я-то сам из Мариуполя, бежал сюда.

– А вы-то как сами спаслись?

– Там третий… дом… пустой был. Мы и пошли туда… целоваться. А когда услышали, натянули, что могли, и через окно спальни… я Вику подсадил еще. Успели. Вика… тропы знает. Хотели за помощью, а потом…

– Помощь пришла. Вика, покажешь нам дорогу?