Спят курганы темные

Все изменилось, когда тринадцатого июня в город заявились вооруженные до зубов «азовцы» и «днепровцы» при поддержке регулярных войск и бронетехники. У ополченцев не было ни техники, ни артиллерии, практически ничего, кроме легкого стрелкового оружия, и город был захвачен. Начальник конторы, где я работал, объявил недельный отгул, и мы засели дома, как и большинство других жителей. Но через четыре дня я решил купить хотя бы хлеба и молока – и то, и другое кончилось, а на подходах к магазинчику я услышал скрипучий голос соседа сверху, с которым у меня не так давно состоялся бытовой конфликт (он был тем еще склочником и все время цеплялся к другим):

– Ото вин! Ото сепар! Трымайте його!

Я еще успел подумать, надо же, вспомнил мову – в Марике на этом языке не говорил практически никто, кроме немногих переселенцев с запада, да и то не всех. А этот прибыл пару лет назад из вполне себе русскоязычного Киева (хотя кто знает, остался ли древний город русскоязычным или нет).

Мне скрутили руки, надели пластиковые браслеты, больно впившиеся в кожу, накинули на голову мешок, и я услышал другой голос – на сей раз на русском языке без акцента:

– Куда его?

– В библиотеку!

«Какую такую библиотеку?» – подумал я. В Марике, как и в любом постсоветском городе, библиотеки еще были, но они влачили жалкое существование – русские книги потихоньку приходили в негодность, а закупаемые ими украинские никто читать не хотел, и потихоньку в эти помещения заезжали какие-то фирмы. Кое-какие оставались, но зачем они «азовцам»? Увы, мне предстояло об этом вскорости узнать.

Еще в машине меня основательно избили, потом куда-то долго везли в забитом до отказа кузове грузовика. Со всех сторон на меня напирали другие такие же несчастные, но сквозь грубую ткань мешка я ничего не мог увидеть. Потом нас опять куда-то повели, а затем столкнули вниз по лестнице. Я каким-то чудом устоял на ногах, но сильнейший удар кулаком в живот сбил меня с ног. Мешок слетел с головы, и я увидел темный коридор и двух мордоворотов, которые продолжали меня избивать. Их, наверное, раззадорил тот факт, что я не проронил ни слова, хотя мне было очень больно. Наконец меня впихнули в камеру без окон, вонявшую мочой и калом, лязгнул засов, и я остался в абсолютной темноте.

Когда меня «заселяли» на эту «жилплощадь», я заметил людей, сидевших на холодном полу. Я попытался заговорить с товарищами по несчастью, но на меня шикнули и прошептали:

– Тише, а то они опять сюда припрутся и начнут всех без разбора рихтовать.

Так же шепотом мне сообщили, что это – что-то вроде КПЗ, где сидели и мужчины, и женщины. Естественные потребности приходилось справлять в штаны – руки так и оставались стянуты за спиной. Спать приходилось на полу – место в камере имелось, впрочем, никто здесь, как правило, не задерживался больше, чем на день-два. И те, кого отсюда выводили, больше не возвращались.

Через какое-то время опять открылась дверь, и в камеру втолкнули корыто с какой-то тошнотворной баландой. Есть приходилось по очереди, ртом – никто и не подумал освободить наши руки. А вертухаи гоготали и отпускали дебильные шутки – «жрите, кацапские свиньи» было самой приличной из них. Когда пришла моя очередь, меня затошнило от одного лишь запаха этой бурды, и один из вертухаев заорал:

– Не нравится тебе, курва? Не нравится, сепар? А ну, пойдем!

Меня выволокли и начали бить ногами, потом потащили по коридору за ноги, наконец, я оказался в помещении, освещенном тусклой лампочкой. У одной из стен находилась ванна, стоявшая под небольшим углом. В центре помещения на мягких креслах сидели трое, а перед ними стоял простой деревянный стул, куда меня и водрузили, привязав к спинке.

– Фамилия, имя, отчество, дата и место рождения, адрес, род занятий, – скучным голосом проговорил все это на довольно корявой мове один из этой троицы. Я выдал всю информацию, после чего другой – уже на русском – спросил:

– А теперь расскажи про свою подрывную деятельность во время кацапской оккупации Мариуполя.

– Вы меня с кем-то путаете, – помотал я головой. – Я программист, я никогда…

Третий встал и без лишних слов врезал мне под дых. Я скрючился, а второй загоготал:

– Нравится, сепар? Так что колись – или будет еще хуже.

– Я не…

Меня повалили вместе со стулом и начали пинать ногами. Через какое-то время второй вновь задал свой вопрос:

– Ну что, гнида, готов сознаться?

– Я не…

Тот самый молчаливый третий неожиданно для меня сказал по-английски с ярко выраженным американским или канадским акцентом – они разительно отличаются от британских и ирландских, но разницу между ними я не воспринимаю:

– Ну что ж, давайте его искупаем. Делайте так, как я вас учил.

Меня отвязали от стула и прямо в одежде шваркнули спиной в ванну. Лицо мне накрыли тряпкой, по которой струйкой полилась вода. Я начал задыхаться и вдруг почувствовал, что умираю. Последнее, что я помню, был окрик американо-канадца:

– Идиоты! Кто так делает? Я же вам говорил…