Но в данном случае Кремль был довольно откровенен. Он подчеркивал смещение центра глобальной силы с Запада на Восток, из Европы в Азиатско-Тихоокеанский регион. Если предыдущие такие документы (2005–2006) обсуждали потребность устранения остатков отношений Холодной войны, то теперь это было проигнорировано. В более ранних документах рассматривалась возможность взаимодействия с НАТО, но и это тоже больше не было частью повестки дня.
Вместо этого больший приоритет приобрела необходимость установления более тесных отношений с Китаем и Индией. В отличие от изоляционистских тенденций в американской и европейской внешней политике, российская внешняя политика становилась более экспансионистской, нечто, что многие на Западе оказались не в состоянии увидеть. Неожиданно появились новые проблемы и новые возможности, включая интерес к Арктике и Антарктике. Так как Россия стала сильнее, она могла брать на себя инициативу в различных направлениях.
Российские творцы внешней политики, само собой разумеется, не стали бы открыто обсуждать все свои проблемы внешней политики; у гласности были свои границы. По крайней мере, некоторые из них должны были знать, что вся евразийская концепция была сомнительной и несерьезной (как выразился один видный британский дипломат). Россия была частью Азии, но не очень важной и желанной, и страны Азии не ждали, затаив дыхание, ее появления там. Россию в Азии вовсе не приветствовали с большим энтузиазмом; азиаты считали ее, по существу, европейской страной.
Кроме того, сдвиг с Запада на Восток в мировой политике вызывал, с российской точки зрения, смешанные чувства. Если Россия не будет действовать с большой осторожностью, то она в результате превратится в младшего партнера, заняв подчиненное положение относительно Китая. В своем гневе в адрес Запада Россия испытывала сильное желание проигнорировать это обстоятельство, учитывая свою традиционную подозрительность к западной политике. Российские эмоции легко могли победить трезвые критические суждения. Это была старая история российских политиков, обнаруживающих угрозы там, где их не было, или там, где они не были очень важны. Возможно, это было неизбежно, вероятно, Россия нуждалась в уроке того, как быть младшим партнером, чтобы освободить себя от концепций и предубеждений прошедшей эпохи?
Если у евразийской концепции была, по крайней мере, слабая основа в геополитических терминах, то что можно сказать об ориентации на страны BRIC (БРИК, позднее, с присоединением Южной Африки – БРИКС)?
В российском концептуальном документе об участии Российской Федерации в БРИК было много страниц о большой выгоде стратегических целей такого союза, о мощной поддержке общепризнанных принципов и норм международного права, о том, что Российская Федерация выступает за позиционирование БРИК в мировой системе как новой модели международных отношений, перекрывающих старые разделительные линии между Западом и Востоком, и Севером и Югом. Декларации такого рода свидетельствовали о том, что российские дипломаты хорошо выучили политическую напыщенную белиберду ООН. Но какое отношение все это имело к реалиям мировой политики? Какую стратегическую выгоду могла бы получить Россия от тесного сотрудничества с Бразилией и Южной Африкой?
Реальностью мировой политики было ухудшение отношений с Соединенными Штатами. Украина была постоянным яблоком раздора еще задолго до Крымского кризиса 2014 года. Еще были Грузия, Сирия, убийство Александра Литвиненко в Соединенном Королевстве, судьба некоторых усыновленных российских детей в Соединенных Штатах, иранская ядерная бомба, и статус невозвращенца, предоставленный в Москве Эдварду Сноудену (американский разоблачитель тайн, которому Путин лично сказал, что в России такие методы не применялись). Эти и другие раздражители запутывали отношения между этими двумя странами.
Президент Барак Обама был все еще умеренно оптимистичен, говоря о перезагрузке в отношениях и обещая президенту Дмитрию Медведеву, что, если и когда он будет переизбран на второй срок, он сможет посвятить намного больше энергии этой перезагрузке, чтобы улучшить отношения. Но все это окончилось ничем. Русские попытались объяснить американцам, что их концепция (суверенной) демократии – с акцентом на суверенность, а не на демократию – отличалась от западных и особенно американской концепций. «Суверенная демократия» была изобретением Владислава Суркова, ведущего генератора идей в Кремле и также лучшего пиарщика (эксперта по связям с общественностью) России; не просто так он был раньше президентом всероссийского рекламного агентства.