Спиноза и его друзья в Древней Руси

– Ну почему же, – Спиноза поправил очки. – Дуб, Катя, это символ мощи. Я даже не представляю себе, чтобы богатыри ночевали под осиной или платаном.

– Под осиной нельзя, – заметил Илья, подгребая к дереву сухие листья, – промочит. А тут – как в шатре.

Добрыня собрал хворост, и запылал костёр. Под дубом стало очень даже уютно.

Дождь, видимо, зарядил надолго. Муромец как перекусил хлебом-солью, так и всхрапнул. А вскоре, примостившись к его тёплому боку, тонко засвистел носом Спиноза. Лошади тоже спали. Соловей-разбойник немножко поворочался в мешке и затих.

Геракл позёвывала. Но спать ей было неудобно, потому что Добрыня рассказывал о своей семье:

– Матушка моя, Офимья Олександровна, очень знатного роду. А батюшка Никита Романыч и того знаменитее. Дом у нас великий, крепкий. Усадьба немалая. Всего в достатке. Да скука одолела. Поиграться-поразмяться не с кем. Кто по соседству жил из однолеток, тем руки-ноги повыворачивал, боятся подойти. А я ненароком, без злобы. Силу-то рассчитать трудно…

– Не представляю, как вы тут живете без спортивных клубов, – подавила зевок девочка. – Столько богатырей – и никакой организации. Тренер всегда подскажет, как правильно драться, без травм.

– И не говори, – вздохнул Добрыня. – Мне вот матушка крестовая, Анна Ивановна, не раз сказывала, неча, мол, тебе тут людям увечья наносить. Ступай, мол, к богатырям, с ими и дерись.

– А сколько тебе лет? – спросила Катя.

Добрыня пошевелил губами, что-то подсчитывая в уме:

– Тринадцатый, должно…

– Да ты что! – не поверила Геракл. – А на вид такой взросляк! И мне столько же, а я ещё в школе учусь…

Внезапно из ночной мглы вышел человек в чёрном. Прихрамывая, он приблизился к костру. Катя автоматически схватилась за копье.

– Здравствуйте вам, – тихим голосом сказал незнакомец. – Можно обсушиться-обогреться?

Он откинул с лица мокрые пряди волос, и Геракл увидела, что это совсем пацан.

– Чего ж нельзя, – откликнулся Добрыня, подвигаясь на сухих листьях. – Садись, места хватает.

Мальчишка сел, положив рядом суковатую палку и узелок. Он был бледным и худым, как Спиноза, и Катя сразу почувствовала к нему невольную симпатию.

– Ты не голодный? – заботливо спросила она.

– Голодный…

Геракл оглянулась вокруг в поисках еды. Но от ужина не осталось ни корочки.

– Извиняюсь, – развела руками девочка. – Угостить тебя нечем.

– Жаль, – пацан развязал свой узелок, достал оттуда кусок мяса, хлеб, репку и стал закусывать.

У Кати, которая последние дни поневоле сидела на вегетарианской диете, потекли слюнки. Её симпатия резко пошла на убыль. «Корнецов никогда бы так не сделал, – подумала она. – Витя последним поделится».

Добрыня тоже сглотнул слюну и вежливо спросил:

– Откуда путь держишь?

– Из Ростова, – пацан с хрустом откусил репку и неторопливо задвигал челюстями.

– А какого роду-племени? – допытывался Никитич, добавив про себя: – Невежа…

– Левонтия-попа сын, – представился пацан, жуя мясо. – Олексой кличут.

– А сколько тебе лет? – светским тоном поинтересовалась Геракл, чтобы заглушить бурчание в животе.

– Двенадцать, – пацан достал из узелка луковицу.

– А не страшно одному в лесу? – от Катиной первоначальной симпатии не осталось и следа. – Мы вот, например, могли быть разбойниками.

Олексий сыто икнул и засмеялся.

– Нешто я разбойников не видел? – он ссыпал с тряпицы на ладонь хлебные крошки и отправил их в рот. – Да и кто меня тронет? Я человек смирный, иду в Киев поклониться святым местам. Ну, спокойной вам ночи, – попович зевнул, перекрестил рот, поправил на голове чёрную шапочку, свернулся калачиком и мгновенно заснул, как человек с чистой совестью.

Добрыня с Катей переглянулись.

– Вот жук, – почесал утячий нос Никитич.

– Ага, – кивнула девочка. – Хоть бы для виду предложил.

– Дождёшься, как же… Одно слово – попович.

– Не люблю таких людей, – сказала Катя. – Я компанейских люблю. Таких, например, как ты или Илья Иванович.

– Ты мне тоже сразу приглянулась, – признался Никитич. – Весёлая, дерёшься хорошо, а само главно – жениться на тебе не надо. Поразмялись как богатыри – и ладно. Не то что с другими.

– У вас, наверное, девчонки все дуры, – поделилась наблюдениями Геракл. – Я в Выселках видела – ну такие тупые! Платками замотались, в юбках длинных, глаза вылупили… И ещё, говоришь, замуж хотят? Ужас!

– И не говори! – Никитич аж затрясся от негодования. – В поляницы подаются, только чтобы выскочить за любого. Ну дуры, ну слов нет. Ты совсем другая. Слушай, у тебя брат есть?

– Нет, – вздохнула Катя. – Я у мамы одна.

– И я один. Хочешь, я тебе братом стану, а ты мне сестрою?

– Хочу! Только… надо вены резать…

– Зачем?

– Чтобы кровь перемешать. В кино всегда так…

– Так это ж больно, – засомневался Добрыня. – Нет, у нас делают не так. Просто крестами меняются. – Он вытянул из-за ворота и снял нательный крестик. – Держи. А мне давай свой.

– А на мне креста нет, – растерялась Катя.

– Ты что, некрещёная, что ли? – неприятно поразился Добрыня.

– Нет, бабушка крестила меня в деревне, когда я была совсем маленькая. Но крестик у неё остался. Только это очень далеко. В Новосибирской области.