Спираль

— А Лия? Существует же Лия Рамишвили — она привела тебя в гости на квартиру старика и вместе с тобой видела «Трафальгар» в малахитовой коробочке? Что делать с Лией? — лихорадочно сыпал словами Шадури, в полной уверенности, что на сей раз нашел неотразимый аргумент и загнал Коринтели в угол.

Рамаз насмешливо ухмыльнулся; выразительно глядя на официанта, высоко поднял пустую водочную бутылку.

— Вы, скажу вам, что-то дрейфите. Да-с, господа, и не трепыхайтесь. Плюнем в таком случае на «Трафальгар» и вернемся каждый к своим делам.

— Ты прекрасно знаешь, что я не трус! Осторожность не трусость! — раскипятился Сосо Шадури. — Ты же знаешь, что я люблю до конца, до малейших нюансов разработать операцию.

— Согласен, ты, Иосиф Владимирович, мужик геройский, но одновременно никудышный психолог.

Рамаз знал, что Шадури больше всего бесит это «Иосиф Владимирович». Тот понимал, сколько яда и ехидства вкладывает Коринтели в два эти слова.

— Докажи!

— Попытаюсь, дорогой Сосо, попытаюсь. Сегодня меня что-то тянет на пословицы. Ты слышал: попытка — половина удачи. Лия Рамишвили слова не проронит по следующим соображениям: во-первых, она не догадается, что «Трафальгар» похищен мною. Если же догадается, как вы думаете, откроет ли эта повелительница образцового супруга и высокопоставленного отца свою связь с убийцей? Насколько целесообразной будет ее попытка разоблачить меня? Давайте выпьем за женщин во главе с Лией Рамишвили! — Рамаз не оставил в рюмке ни капли. По телу разлилось тепло, оно исполнилось легкости, глаза посветлели, оживились и повеселели.

— Не пей больше, ты уже пьян. А мы еще не разработали план до конца.

— План разработан до конца, так что кончайте толочь воду в ступе. Ты запомни одно, — Рамаз повернулся к Роману, — как только выедешь на Ленинградское шоссе, я до стадиона «Динамо» избавлю старика от бремени этого мира. Сосо будет поджидать нас немного дальше стадиона. Твоя задача — вести машину так, чтобы не останавливаться перед светофорами, а то из соседнего автомобиля могут заметить, каким делом мы занимаемся!

— Не боись! — усмехнулся Гугава.

Рамаз жадно осушил еще рюмку. Уже вторая бутылка была опорожнена почти до дна. Сосо с Романом и половины не выпили. Глаза Рамаза будто подернулись пленкой — лица людей расплывались.

Он вдруг усмехнулся и понурился.

— Ты что смеешься? — спросил его Шадури.

— Как легко я рассуждаю об убийстве! — Рамаз налил себе остатки водки.

— Хватит, Рамаз, ты уже перебрал.

— Сам ты перебрал! А если не перебрал, выпей еще!

Он снова опрокинул рюмку в рот.

— Знаешь, какое у меня настроение? Мне хочется петь, танцевать, только нам не следует забываться, не надо, чтобы обслуживающий персонал ресторана нас запомнил.

— Поэтому не пей. Лучше рассчитаемся и уйдем.

— Побудем еще. Обо мне не беспокойтесь. Да, что я говорил? Я намереваюсь убить человека, а настроение мое — как ни в чем не бывало — превосходное. Помните, как в армии, в сорок втором году, мы захватили предателя?

— Кого захватили? — улыбнулся Роман.

— Изменника Родины. Я тогда был сержантом. Офицер приказал мне расстрелять его. Я побледнел, ноги сделались как ватные, меня трясло. Подвел его к дереву. Навел автомат — не могу выстрелить, и все. Пот течет по лицу. Вдруг меня оглушил выстрел. Душа моя ушла в пятки. Предатель рухнул. Я обернулся. Один мой дружок пожалел меня и выручил. Мог ли я тогда представить…

Смех прервал Рамаза на полуслове. Он вскинул голову — Роман Гугава хохотал, чуть не падая со стула.

— Ну и артист же ты, Рамаз!

Коринтели пришел в себя. Понял, что сболтнул не то, и принялся смеяться. Не смеялся один Сосо Шадури. Затаившееся в душе подозрение вырвалось наружу, подобно истомившемуся во мраке молодому бычку. Он внимательно вглядывался в Рамаза Коринтели. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Оно сделалось похожим на грубо намалеванную маску смеха, из дырочек под бровями которой пронзительно глядели чьи-то недобрые глаза.

* * *

Лия Рамишвили посмотрела на часы. До отъезда в аэропорт оставалось около часа. Она села и достала сигареты. Сердце сжимала острая тоска. Прошедшей ночью она думала, что не жалеет о случившемся, и была уверена, что угрызениям совести не мучить ее, но вот занялся нынешний день, и она сразу ощутила, сразу поняла всю преступность свершенного ею. Видимо, с первого дня ее подспудно мучил сделанный шаг. Зачем же она оспаривала, зачем убеждала себя, что совершенно не жалеет об измене мужу?

А сегодня, когда она воочию представила себе, как через несколько часов в тбилисском аэропорту ее встретят муж и дети, все теории, построенные ею после знакомства с Рамазом Коринтели, рассыпались карточным домиком.

Рамаз постучал ровно в одиннадцать.

Лия взглянула на часы и грустно произнесла:

— Войдите!

Рамаз осторожно открыл дверь. В руке он держал три белые завернутые в целлофан гвоздики.