Список гостей

Кровь такая яркая, такая красивая. Я прикладываю к ней палец, а потом пробую и ощущаю вкус металла. Я помню кровь после так называемой «процедуры». Мне сказали, что «небольшие мазки» — совершенно нормально. Но мне казалось, что это продолжалось неделями; на моих трусах появлялось темно-коричневое пятно, будто внутри меня что-то ржавеет.

Я точно помню, где была, когда осознала, что месячные так и не начались. Я была у подруги, Джесс, в доме на вечеринке каких-то второкурсников, и она рассказывала, как искала в ванной тампоны, потому что у нее месячные начались раньше. Я помню, как в тот момент почувствовала что-то странное, словно нечто застряло в груди, и я не могу сделать вдох — прямо как сейчас. Я поняла, что не могу вспомнить, когда в последний раз пользовалась тампонами или чем-то другим. И я чувствовала себя странно, какой-то раздутой, противной и усталой, но тогда мне казалось, что все дело в фастфуде и ужасной ситуации со Стивеном. Тогда прошло уже много времени. В некоторые месяцы у меня очень легкие месячные, так что они меня почти не беспокоят. Но они всегда есть. Они до сих пор регулярные.

Это случилось в середине нового семестра. Я пошла к университетскому врачу и сделала тест на беременность вместе с ней, потому что не доверила себе такую важную миссию. Она сказала, что тест положительный. Я сидела и смотрела на нее, как будто не хотела поддаваться на уловку, как будто ждала, что она вот-вот скажет, что пошутила. Я просто не верила, что это может быть правдой. А потом она начала описывать все возможные варианты и спрашивать, есть ли у меня кто-нибудь, с кем я могу это обсудить? Я не могла ничего сказать. Помню, пару раз открыла рот, но из него ничего не выходило, даже воздух, потому что я не могла дышать. Я чувствовала, что задыхаюсь. Она сидела с сочувствующим видом, но, конечно же, не могла подойти и обнять меня из-за всех этих камер и законов. А тогда мне очень сильно нужны были объятия.

Я вышла оттуда, меня трясло, я не могла нормально ходить — было такое чувство, словно в меня врезалась машина. Мое тело мне не принадлежало. Все это время оно совершало этот тайный, страшный обряд… без моего ведома.

Я даже не могла набрать пароль в телефоне. Но в конце концов я его разблокировала. Написала ему в «Ватсапе». Я видела, что он сразу же прочел. А потом появились три точки, а сверху было написано, что он «печатает». Потом все пропало. Потом снова появилось, и он «печатал» где-то минуту. А потом снова ничего.

Я ему позвонила, потому что, очевидно, он держал телефон в руке. Он не ответил. Я позвонила снова, но гудки так и шли. В третий раз сразу же включилась переадресация на голосовую почту. Он сбросил. Я оставила ему сообщение, хотя вряд ли он смог бы хоть что-то разобрать, потому что мой голос так сильно дрожал.

Мама отвезла меня в клинику. Она проехала весь путь от Лондона до Эксетера, почти четыре часа на дорогу, подождала, пока я закончу, а потом отвезла меня домой.

— Это лучшее решение, — сказала она мне. — Правда, Ливви, дорогая. Я родила как раз в твоем возрасте. Мне казалось, что у меня нет выбора. Моя жизнь, моя карьера только начиналась. И это все испортило.

Да уж, Джулс бы это понравилось. Я слышала однажды, как они спорили, и Джулс кричала: «Ты никогда меня не хотела! Я знаю, что была твоей самой большой ошибкой…»

У меня тоже не было выбора. Но мне было бы намного проще, если бы он ответил, если бы сказал, что понимает, что тоже так считает. Просто одна фраза — этого бы хватило.

— Он просто сволочь, — сказала мне мама, — раз оставил тебя одну разбираться со всем этим.

— Мам, — сказала я ей — на тот случай, если она случайно нарвется на Каллума и загонит ему гневную тираду, — он не знает. Я не хочу, чтобы он знал.

Не знаю, почему не сказала маме, что Каллум не виноват. Мама совсем не ханжа и не стала бы меня осуждать за интрижку со Стивеном. Но, наверное, я бы чувствовала себя намного хуже, снова пережила бы этот отказ.

Я помню все о той поездке из клиники. Помню, как мама казалась непохожей на себя, я никогда раньше не видела ее такой. Ее руки вцепились в руль так сильно, что кожа побелела. Она все ругалась себе под нос. И она вела машину даже хуже, чем обычно.

Когда мы вернулись домой, она велела мне лечь на диван, принесла печенье, заварила чай и накрыла меня пледом, хотя было и так тепло. Потом она села рядом со мной со своей чашкой чая, хотя мне кажется, я никогда не видела, чтобы она вообще пила чай. Но на самом деле она его и не пила, а просто сидела, сжав кружку так же крепко, как и руль.

— Я могу его убить, — сказала она снова. И ее голос был таким другим; тихий и грубый. — Он должен был быть сегодня с тобой, — продолжала она тем же странным голосом. — Наверное, хорошо, что я не знаю его полного имени. Что бы я с ним сделала, если бы знала.